Я разозлилась и, наконец, попала в свой сад. Малыш Том стоял передо мной. Пространство вокруг нас и правда казалось удивительно тесным, но сейчас мне было не до этого. Разум Джаннулы заполнил контуры Джианни, словно рука в перчаточной кукле, но ей еще не удалось прорваться сквозь него и оказаться в моем сознании. Она пыталась изо всех сил: толкала и царапала его ногтями. Я видела, как она светится у него в глубине. Вокруг Малыша Тома тоже виднелось сияние – но оно было его собственным и имело другой цвет. Я никогда раньше не замечала его и рассмотрела лишь сейчас, когда этот огонь прорывался сквозь чужеродное свечение, исходившее изнутри гротеска.
«Малыш Том» был частичкой, выделившейся из огня сознания Джианни Патто. Абдо пытался мне объяснить, но я разглядела это лишь сейчас, когда меня приперли к стенке.
Джаннула извивалась и билась, искажая облик Малыша Тома, и я испугалась, что она вот-вот вырвется. Я понимала, как освободить огонь сознания Джианни – это было все равно что расстегнуть пуговицу. Тем не менее я сомневалась: вдруг, когда я разорву эту связь, меня снова начнут мучить неуправляемые видения? Но Джаннула продолжала корчиться внутри него, и я запаниковала. С помощью всего одной мысли я отпустила Джианни Патто из своего сознания. Стоило мне отстегнуть эту пуговицу, как она исчезла вместе с петлей, словно их никогда и не было.
Я не почувствовала облегчения: наоборот, меня охватила боль утраты. Приступ печали. Я распахнула глаза в реальном мире и уставилась в глаз Джианни, который был виден сквозь прутья решетки на двери тюремной камеры.
– И зачем было так горячиться? – произнесла Джаннула. – Все равно что отрезать руку, на которой вскочил прыщ. Чем я могла тебе навредить, запертая в этом чулане вместе с остальными?
Я ничего не ответила. У меня стучали зубы. Как она нашла его? Как ей удалось войти в его сознание? Что ей было нужно от меня? Почему за все эти годы я так и не смогла от нее освободиться?
Я выбежала из комнаты, слыша, как она кричит мне вслед. Меня утешало лишь одно: пробиться в мою голову ее голос не мог.
8
Однажды, когда мне было одиннадцать – еще до того, как я создала свой сад, – мы с моей мачехой Анной-Мари шли по рыбному рынку. Внезапно меня охватило видение, и я упала лицом на прилавок, сбив корзины на брусчатку. Речные угри высыпались из них и лежали, корчась на камнях. Я насквозь промокла и провоняла рыбой, а торговки с красными от работы руками накричали на нас. Анна-Мари ничего не сказала, но заплатила за угрей, а потом готовила их нам всю неделю. Меня до сих пор передергивало при мысли о рыбном пироге.
В том видении перед моими глазами предстала женщина, свернувшаяся клубочком на каменном полу камеры. Крошечное окошко закрывала решетка, а кровать представляла собой насыпанную на доски солому. Она была заключенной или, может быть, затворницей – монахиней, давшей обет жить в одиночестве. Правда, ее одежда не походила ни на один наряд, который мне доводилось до этого видеть – облегающий цельный костюм из разномастных шкур животных, сшитых вместе мехом наружу, с отстегивающимся лоскутом между ног. Если бы не бритая голова и голые ноги, ее можно было спутать с большой, облезлой выдрой. Угадать ее возраст не получалось. Я поняла только, что она взрослая.
Мой мысленный взор парил под потолком. Люди из видений никогда меня не замечали: лишь однажды мой голос вроде бы услышали, и то я не могла сказать наверняка. Но эта женщина вдруг вскочила и уставилась на меня, а потом потянулась ко мне рукой, словно пытаясь нащупать. У нее были длинные, грязные ногти. Выйти из неуправляемого видения я не могла, как бы оно меня ни пугало. Оставалось только ждать.
Наконец видение начало бледнеть. Женщина тоже это почувствовала и что-то выкрикнула. Я не поняла ее слов, но заметила, что в ее глазах светились проницательность и ум.
Заключенная в меховом костюме стала семнадцатым – и последним – необычным человеком из моих видений. Я назвала ее Выдрой.
Конечно, я винила дядю Орму с его скудным воображением в том, что он не распознал в людях из моих видений полудраконов, хотя, на самом деле, виноваты были мы вдвоем. Разговаривать о таком было не принято ни в его народе, ни в моем. К тому же я сама испытывала к себе ужасное отвращение. По этим причинам мы оба даже подумать не могли, что жуткий эксперимент моих родителей мог повторить кто-то еще. К тому же люди в видениях совсем не были на меня похожи. Некоторые – например, Мастер Разбиватель, Наг и Нагини – были довольно красивы. У меня не было причин полагать, что в них есть что-то ненормальное. С другой стороны, Малыш Том и огромный слизняк Пандовди выглядели гораздо чудовищнее меня. Ни в одном из этих существ я не узнавала себя и не могла понять, почему я обречена видеть их снова и снова.
Орма собирался обучать меня музыке, но в течение нескольких месяцев после того, как на моей коже проступила чешуя, мы посвящали большую часть времени попыткам сдержать видения. Я медитировала и визуализировала. А еще меня часто тошнило, потому что теперь я слишком часто теряла равновесие.
Потом Орме в голову пришла идея с садом гротесков, и, наконец, сработало. Под его чутким руководством я намеренно потянулась своим сознанием к каждому из семнадцати существ, которых видела, и установила с ними постоянную связь, используя гротески в качестве якорей, чтобы мой мозг перестал перескакивать к ним самовольно. Я не вполне понимала, что делаю, но это помогло. Я дала аватарам имена и поместила их в определенные части сада: Фруктовую Летучую Мышь – в рощу, Человека-пеликана – на полянку с садовыми скульптурами, Мастера Разбивателя – на луг с мраморными статуями.
К саду Выдры я приступила в последнюю очередь. Ее печальное положение вызывало во мне такую жалость, что я хотела создать для нее особое, безмятежное пространство – садик, полный цветов и благоуханных трав, посреди которого стоял бы узорчатый деревенский домик с соломенной крышей. Коттедж не предназначался для жилья: я размещала всех своих гротесков
