– Вы можете излагать короче?
– Если совсем коротко, то Эриль жаловалась: ее отец предупреждал об опасности, но его не послушали. А когда случилось несчастье, его едва не сделали виноватым. Спасло только то, что незадолго до этого он послал докладную записку губернатору и письмо с требованием прислать независимую комиссию и подтвердить его выкладки, вот только письмо дошло как раз к моменту катастрофы. Зато не успело затеряться, вот.
– Катастрофы? Вас послушать, так там образовался провал во владения Безымянной.
– Не совсем, но близко к тому…
– Вот как? В документах сказано лишь, что выработки начало затапливать подземными водами, а поскольку месторождение почти иссякло, то затраты на откачку этой воды превысили бы прибыль от добычи, и поэтому губернатор принял решение о закрытии шахт. Сохранились сведения о выплате оставшимся без работы шахтерам компенсаций за погибших и раненых и подъемных для обустройства на новом месте… весьма щедрых, должен отметить. Никаких докладных записок и запросов комиссии нет, архивы я проверил тщательно. А теперь, – он все-таки облокотился на спинку дивана и положил руку на подлокотник, – продолжайте. Мне не терпится услышать вашу версию. Вернее, версию отца этой Эриль.
Я помолчала, собираясь с мыслями. Нужно было отрепетировать речь заранее, но увы мне: я все время отвлекалась на какие-то посторонние мысли…
Канцлер не торопил меня, хотя и постукивал указательным пальцем по блестящему дереву подлокотника – этот мерный звук напоминал тиканье часов.
Сэль наверняка сказала бы, что у него красивые руки, – она почему-то считала, будто оценивать мужчин нужно именно так. Но с кем мне было сравнивать? С господином Агсоном? Он толстяк, я уже упоминала, и пальцы у него пухлые, короткие, мягкие, всегда влажные – я помню, как он однажды одобрительно похлопал меня по руке, заглянув в тетрадь. С учителем истории, дряхлым господином Ладсоном? Он умер несколько лет назад, и в памяти осталось только его пенсне и иссохшие от старости руки – довелось как-то подать ему упавший мел, и я запомнила, что на ощупь он почти как эти руки, прохладные и сухие. С истопником? У него кисти огромные, пальцы корявые, как ветви старого дерева, и такие же шершавые и твердые, черные от сажи. Он и сам казался мне похожим на гигантскую обгорелую корягу, которыми любят прикидываться сказочные лесные духи.
Сегодня я увидела больше мужчин, чем встречала за всю свою прошлую жизнь, но приглядываться к ним было некогда: замечтаешься некстати – добра не жди. Подметила разве, что у графа Сантора руки почти как у девушки: небольшие, изящные, с ухоженными блестящими ногтями. А вот пальцы – цепкие, хищные, и когда граф отвлекается, они начинают жить собственной жизнью: сжимаются, будто хватают добычу, переплетаются, перебирают бумаги…
Канцлер владел собой намного лучше. Ни разу я не видела, чтобы он что-то теребил, трогал, даже если пребывал в глубокой задумчивости… Руки его обычно находились в покое, и нынешний жест явственно свидетельствовал о том, что канцлеру действительно не терпится услышать мой рассказ, и таким незамысловатым образом он дает мне это понять.
– Если я правильно поняла, – начала я наконец, – шахты в самом деле считались почти иссякшими. Но вдруг рабочие наткнулись на богатый пласт угля. Владельцы шахт постарались добыть побольше и побыстрее. Только не доложили наверх.
– Ах вот оно что… Это ведь было наполовину государственное предприятие, так?
– Эриль не говорила, наверно, не знала. Но иначе зачем бы ее отец стал докладывать губернатору через голову начальства? Он, кажется, собирался писать и выше, если окажется, что… ну…
– Что губернатор обо всем знает и участвует в дележе прибыли?
– Вроде того. Но, говорю же, не успел.
– И что там случилось? – Канцлер подался вперед.
– Я совсем не разбираюсь в этом, поэтому только перескажу слова Эриль, – предупредила я. – Во-первых, шахтеры работали в три смены, что не положено. О правилах безопасности совсем забыли. Вернее, им велели забыть, обещали заплатить как следует, если добудут сверх нормы. А у них жалованье небольшое, еще семьи… хозяйством там не прожить, вы же знаете?
– Нет, никогда не бывал в тех краях.
– Вот как… Эриль говорила: везде рудничные отвалы, там даже захочешь, землю не распашешь, да и бедная она. Держали, конечно, кое-какую скотину, огороды, но с этим только женщины и дети возились. Мужчинам разве до того? Утром в шахту, вечером бы поесть и спать.
Я помолчала, потом продолжила:
– Отец Эриль пытался достучаться до начальства. Говорил, что долго так не может продолжаться. От него отмахнулись, вроде бы даже пообещали денег за молчание, но он отказался.
– Странно, что его докладная записка сохранилась. Та, что помогла его оправдать.
– Ну он же не дурачок, понимал, что все письма читают, – улыбнулась я. – Он ее передал с оказией, не через контору.
– И что дальше?
– Начальство жадность одолела. Больше, быстрее… Положено правильно ставить крепи, чтобы забой не обрушился, например, а делали тяп-ляп, из какого попало леса. Но им очень долго везло – если и случались обвалы, то совсем незначительные, никто не пострадал. Может, потому, что работники были опытные, и даже если гнались за деньгами, все равно осторожничали. Но однажды они все-таки прорубились… как вы сказали – во владения Безымянной.
– Так это оттуда вода пошла? – спросил канцлер. – Слышал о подобном.
– Нет, не вода. Рудничный газ.
– Начинаю понимать… Продолжайте!
– Он ядовитый, вы же знаете? Но бывает, что он ничем не пахнет, не заметишь, пока не станет поздно. Поэтому обычно шахтеры берут с собой птичку в клетке: она маленькая, и по ней сразу заметно, если что не так. И светильники гаснут, обычные, конечно, не магические. Но тут, наверно, и птичка бы не спасла… Из того забоя вообще никто живым не вышел.
– Почему?
– Потому что, если рудничного газа много, он взрывается. Одной искры хватит – например, киркой по камню ударили…
Я передернула плечами: тогда, слушая рассказ Эриль, я пыталась представить, как это было, но так и не сумела.
– Был взрыв, свод просел. Крепи сломались, как спички, их же делали из чего попало, я говорила. Кроме тех, кто сразу погиб, еще скольких-то завалило, их и не думали откапывать, не до того было. А хуже всего: уголь загорелся там, внутри, за завалами.
– Где же были маги? Отчего не тушили пожар и не спасали людей? И почему не доложили в столицу?
– Этого я не знаю, – честно сказала я, – вернее, Эриль не знала. Может, маги были слабые и не справились. А докладывать – это же будет расследование, все вскроется… Но это не самое страшное.
– Что уж может быть страшнее для обнаглевших дельцов?
– Еще глубже – это
