Аня откинулась на спинку стула, закрыла лицо ладонями. Я смотрел на неё и не чувствовал ничего. Вот уже больше суток я либо не чувствовал ничего, либо погружался в кромешную безысходность, где меня будто ножом по сердцу резали.
Какое-то крохотное успокоение давала мысль о том, что я не обязан жить эту жизнь. Свой выбор я сделал давно, и выкрутасы дяди Пети меня, по идее, вообще не должны заботить. Что он там гнал? Что в этом мире у Сёмы, цитирую, «всё в ёлочку должно быть»? В п**ду такие ёлочки, если честно.
— Но это же бред! — воскликнула Аня, опустив руки. — Сейчас ведь не Средневековье!
— Некоторым удобнее жить в Средневековье, — усмехнулся я. — Прелесть, а не эпоха. Сри, где хочешь. Кто не нравится — латной перчаткой в морду. Индульгенции недорогие. Книжки читать не надо. Паши себе да паши, либо на лошадке гарцуй. Одна беда — дамы ноги брить не научились. Но оно, после пары чарок, и по фигу.
— И что ты собираешься делать? — спросила Аня.
Я помолчал, обдумывая этот вопрос. Давно уже думал. Почему, собственно, решил, что ответ придёт именно сейчас? Глупо. Чего резину за яйца тянуть…
— Ничего.
— Как так — ничего?
— Я ничего не могу, Аня. Совсем. Я не могу прийти к ним в дом, надавать этому упырю по морде и заставить его относиться к дочери по-человечески. Я не знаю, что у него в башке. Может, он латентный педофил, и у него на неё стояк. Может, и не латентный. Может, он просто говно. И… — Тут я вспомнил улыбочку, с которой он отвернулся от меня, проезжая мимо. — И мне кажется, что последний вариант таки правильный. Да, у меня теперь появились крутые друзья. Теоретически я могу устроить ему гоп-стоп с арматурой и битами. Но после такого человеку свойственно восстанавливать свой авторитет. А восстанавливать он пойдёт к Кате…
Судя по лицу Ани, она сдаваться не хотела. Глаза её пылали, руки сжались в кулаки на столе.
— Семён, я не верю, что ты просто так сдашься. Представь, что тебе не двенадцать, а тридцать лет. Что бы ты сделал?
— Пф! Элементарно. Переспал бы с Катей, уговорил молчать о беременности до тех пор, пока аборт было бы уже запрещено делать, а потом женился. Поступками всё решается очень просто.
Аня мужественно подобрала челюсть, отвисшую после моего заявления.
— Так, — сказала она. — Ясно. Лучше не представляй такого.
Ей удалось меня немного развеселить. Я повозился на стуле, закинул ногу на ногу. С улыбкой посмотрел на Аню.
— Всё-таки почему ты мне поверила? Ну, насчёт тридцати лет. Скажу честно: я бы не поверил.
— Словам я бы тоже не поверила, — ответила Аня. — Но поведение — другое дело. Ты — самый удивительный человек из всех, кого я знаю…
— И это значит, что я не могу лгать?
— Я много думала, Семён. Я теперь понимаю, что ты каждым своим действием подтверждаешь свои слова. Ты играешь в подростка, когда тебе хочется. А когда не хочется, ты просто… просто очень усталый взрослый.
Усталый… Тут она в самую точку попала. Я действительно с вечера субботы чувствую себя таким усталым, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
— То, что выглядит так, не обязано быть таковым на самом деле, — тихо сказал я. — Иллюзии очень легко делаются. Зря я тебя убедил…
— Семён…
— Джеймс Партер. Знаешь такого?
Аня покачала головой.
— Ну да, ты же с порнухой не дружишь, я забыл. Так вот, речь пойдёт о порнухе. Можно?
Аня кивнула, почти не поморщившись. Я продолжил:
— Порнуха страдает от отсутствия сюжетов. Проблема не так смешна, как может показаться. Дело в том, что умному человеку смотреть то, что авторы порно называют «сюжетами», смешно и нелепо. А смотреть бессюжетное порево — скучно. Была незанятая ниша: хорошее драматическое порно. И тут, где-то в 2013-м, на арену выходит Джеймс Партер. Он заметил, что эротические сцены в хорошем фильме привлекают куда большее внимание, чем самая отчаянная порнуха. Но никто не стал бы давать деньги на съёмки высокодуховного порно. И тогда он провёл эксперимент. Брал, например, «Ромео и Джульетту» Шекспира и заставлял читать актёров. Читать по ролям, вживаться в образы. Всё это не на камеру, естественно. И в какой-то момент говорил: «А что если теперь они потрахаются?». После этого включалась камера, и актёры, не выходя из образов, занимались совокуплениями. В результате получилась всё та же бессюжетная порнография, какой наводнён рынок, но в подтексте её ощущалась такая мощная история и психология, что зритель не мог оторвать глаз. Он не знал, почему, но происходящее на экране заставляло его сердце биться чаще. Там было что-то, помимо мечущихся голых тел. Джульетта и Меркуцио. Джульетта и Ромео… Понимаешь?
Аня кивнула:
— Ты хочешь сказать, что и со мной то же самое? Ты просто виртуозно играешь подтекст, и я, как дурочка, верю, что ты —…
— Да! — воскликнул я. — Как хорошо, что мы друг друга понимаем. Это какая-то совершенно особая связь, я её люблю.
— Теперь ты пытаешься меня убедить, что ты — просто мальчишка? — Аня начинала злиться.
— Ага, — кивнул я.
— Зачем?
— Да потому что какой смысл в обратном? Какой смысл идти по городу и орать: «Я особенный!»? Я рассказал о себе троим. Троим! Тебе, Гоше и Кате. В результате Гошу я потерял, Катю — практически тоже. Потерять ещё и тебя я не хочу.
Тут что-то нехорошее промелькнуло в её взгляде, и я почувствовал, как вновь холодок заползает ко мне в сердце. Что за удар ножом в спину она для меня приготовила?..
— А что с Гошей? — спросила Аня.
— Что с Гошей… Дурак Гоша. Не хочу об этом говорить.
— Как правило, именно в том, о чём мы не хотим говорить, и кроется…
— Ну, значит, пусть кроется. Не хочу. Не готов. Обрабатывайте меня как-нибудь хитро, по-психологически. Через пару сеансов, возможно, что-то и проклюнется…
— Семён, у нас не будет этой пары сеансов.
Она достала свои дурацкие очки без диоптрий и надела их, кажется, вообще не осознавая, что делает. Защитилась от меня на подсознательном уровне. Не от меня, а от моего страха, от моей боли. Чужая боль — она ведь самая страшная, не правда ли?
— Это как так? — спросил я и будто бы со стороны услышал свой голос. Нелепый, ломающийся.
— Я думала доработать эту неделю, но… Маме стало хуже. Я тебе не рассказывала. Блин, прости, я вообще не должна была тебя этим грузить… В общем, послезавтра утром я уезжаю в Красноярск. Надолго, наверное. И не знаю, вернусь ли.
Мама… Ну да, у психологов
