Даро подошел к Риэ, который задумчиво смотрел в сад, облокотившись на парапет и слушал еле слышные переливы девичьего голоса, мешавшиеся с щебетом птиц.
— Прабабушка говорит, она на уроках ничего не спрашивает. Вообще, представляешь?
— Если бы тебя держали, как зверька в клетке, был бы такой же, — раздраженно ответил Риэ, выпрямился и перевел взгляд на расстилающийся далеко внизу океан.
— Да уж, — усмехнулся Даро и сел на перила. — Представь, если бы у князька Майко была не дочь, а сын! — Он вздохнул и поправил перчатку. — Я бы не отдал Найю. Не позволил ей улететь. Она бы не смогла там прожить и пятилуния. Засохла бы, как цветок.
— Свой собственный смотри не затопчи, защитник, — криво улыбнулся Риэ, развернулся и пошел по галерее.
Даро оторопело поглядел ему вслед. Потом вздохнул. Он вполне разделял его злость, хоть и не понимал причины. Все во дворце, кажется, чувствовали ее сейчас, каждый по своему личному поводу.
_____________________________________________________________
[1] Оэри — заживляющий раствор, при полном погружении из-за травм внутренних органов и/или дыхательных путей пациент наполняет оэри легкие и может дышать им.
========== 9. Смятение ==========
Комментарий к 9. Смятение
На тему аналога сиуэйтского combat trauma размышлялось под этот трек: Never surrender by Phantom music https://www.youtube.com/watch?v=ZWO0JWZk90Q
Итари Онья улетел на другую сторону Ронн, где раньше, до нападения, располагались обширные пахотные земли, а теперь зияла разломами взрытая пустыня, густо усыпанная обломками кораблей. В отсутствие Правителя большую часть дел взял на себя его отец, Алин. На Даро же полностью легла столица и сопредельные территории. Аномально сильный шторм снес несколько крупных искусственных островов, занимающихся переработкой водорослей, и опрокинул их на прибрежные деревни. Он же повредил часть генераторов силовых полей, расшатав кладку набережной. Вышедшие из берегов в разгар сезона Бурь каналы с захваченным течением мусором не добавляли городу уюта. Нужно было распределить деньги так, чтобы заткнуть максимальное количество дыр. День за днем Даро убеждался, что эта задача невыполнима. Наследника осаждали со всех сторон, и каждый представитель инстанций искренне считал, что именно его проблема — самая важная. Медики грозили эпидемией, ответственные за чистоту санитарные службы жаловались на испорченные насосы и невозможность контролировать затопленные селями улицы окраин. Техников не хватало. Ежедневно Даро возвращался в покои уже после того, как алые луны красили город в багрянец, и какое-то время просто сидел, уставившись в одну точку. Уснуть можно было лишь с помощью самогипноза, а иной раз и он оказывался бессилен, тогда в дело шла смола кайон.
Итари говорил с сыном по тахиосвязи в те редкие моменты, когда их передышки совпадали. У Даро обычно в это время в разгаре был день, а у Итари стояла ночь. Бремя власти объединило их, как никогда прежде. Однако они говорили о насущных нуждах, советовались, порой сплетничали о лэрах, о последствиях войны, но никогда — о самой войне. Это ощущалось разделяющей их стеной. Отец хотел бы, но не мог снять с плеч сына нагрузку. Он считал, что в идеале нужно было бы дать Даро время прийти в себя после возвращения домой, но жизнь не позволила и этой малости. У Итари, как у правителя, руки тоже были запачканы кровью многих, но он ни разу за свою долгую жизнь не убивал собственноручно, в отличии от сына. Он не представлял себе, каково это. Даро не жаловался ни отцу, ни деду. Первый и так делал, что мог. Второй поднял бы на смех.
Дед Алин в свое время повоевал и не считал это чем-то особенным. Во время его правления прошли волнения в среде жрецов, Правители по всей системе вынуждены были иметь дело с тысячами озлобленных адептов учения, признанного храмом Тиоса еретическим. До восстания не дошло, но крови тогда пролилось много. Алин не одобрял попустительства сына по отношению к внуку. По его мнению, новое время делало из сиуэ медуз, а не охотников, а дети, хоть и являются великим даром богов, все же нуждаются в жесткой руке для собственного же блага. Помнить уничтоженных тобой врагов полезно, но зачем расхолаживаться и позволять себе убиваться по этому поводу?! Однако Алин мог лишь выражать мнение, но не вмешиваться: его время воспитания потомства давно прошло. Даро вообще старался не пересекаться с ним. Алину сложно было принять многое, а от привычки казнить слуг за ошибки он избавился лишь тогда, когда его покои полностью перешли на обслуживание роботами.
Даро говорил только с Риэ, и тот слушал. Даро видел, что не всегда другу это дается легко, но не мог заставить себя перестать. Тогда его просто разорвало бы изнутри. Он понятия не имел о жизни Риэ, он словно разучился задавать вопросы. Краем сознания проходила мысль о том, что это неправильно, и связь должна быть двусторонней, но совесть быстро глушилась потребностью выговориться. Кому-то, кто поймет без предисловий, пояснений и правил вежливости. Только теперь Даро осознал, какой груз ляжет на его плечи, когда он согласится принять на себя власть над Ронн… И все чаще задумывался о том, согласится ли. Сиуэ не принуждали своих детей к этому, кроме безвыходных ситуаций. Высшего можно наказать и заставить сделать многое, но нельзя насильно всучить власть — ведь от этого пострадают все, кто под нею окажется.
***
Найя неспешно выправляла трехмерный набросок в альбоме эскизов и краем глаза смотрела на то, как Туа расчесывает свои длинные волосы, как наносит краски на лицо — методично, привычно. Серебряную, широкой кистью — на губы, темно-фиолетовую тонкой кисточкой — на глаза. Найе шли совсем иные цвета: розовый, голубой, кремовый. Ей не нравилось то, что она теперь оказалась приставлена к чужачке, словно надзирательница, но она отлично понимала, зачем это нужно, и не выказывала недовольства. Прабабушка и мать жалели Туа, а Найю раздражала ее запуганность. Но она не могла не признать, что ей нравится смотреть на паури: прелесть этого лица завораживала. Никакие краски не превратили бы Найю в такой совершенный образец Высшей, словно сошедшей с барельефов храмов сестер-богинь. Найе и хотелось бы найти в Туа хоть один недостаток, но… она считала себя художником, а художник не может не видеть красоту. И Найя смотрела, пока лицо модели под ее пальцами не стало походить на лицо Туа. Тогда Найя резко смахнула голограмму обратно в браслет.
Пока свободна, дочь правителя вольна была
