в его смерти. Если он здесь, значит, его нет среди живых.
В домике было пустынно, и никто меня не тревожил. Вдруг я увидел на фото знакомого - это был товарищ отца, очень успешный человек, в больших чинах. Не узнать его было невозможно - у него была голова, похожая на огурец, вытянутая, какой-то всегда поражавшей меня формы. Тут он улыбался, и прямые волосы падали на лоб. Я очень хорошо помнил, как он смеется, запрокидывая голову, и именно таким он остался на фотографии. Я не вспоминал этого человека ни разу за двадцать лет, но он был тут таким, каким запомнился мне в детстве. Но отца среди летчиков этого погибшего отряда не было. Я открыл глаза и попробовал успокоиться. Как и прежде, я плавал в холодном поту от напряжения и дрожал.
Но это напряжение постепенно спадало, и я успокаивался. Отца не было среди погибших вот в чем дело. Его не было среди погибших, и это было главной радостью всего прошедшего времени. Я вытерся какой-то ветошью и открыл дверцу тепловоза, чтобы пописать. Я пятнал свежий снег желтым, как вдруг почувствовал присутствие живых людей справа от тепловоза. Тут же захлопнув дверцу, я потряс Владимира Павловича за плечо. Мы осторожно высунулись из окошка, и внутри у нас все похолодело и съежилось. На шпалах, шагах в десяти перед тепловозом, стояли три человека, но мы не сразу поняли, что это люди. Правда, они были одеты, и двое держали на плечах жердь, с которой свисала окровавленной головой вниз длинноногая свинья, похожая на небольшого оленя, а на шее у третьего, поперек впалой груди, висел огромный лук, а за спиной колчан со стрелами, слишком тяжелый и громоздкий для этого эльфа.
'Вот они, здешние мутанты, подумал я. Вот они…'
Слыхал я разные рассказы о мутантах и видал разных уродцев, но таких видел в первый раз. Были они похожи на эльфов, какими их рисовали в книгах. Интересно, насколько опасны эльфы, сдирают ли они с живых кожу? Людоеды ли они? Тот, что был с луком, манерно поклонился, но не двинулся с места. Он только поднял руку с длинными тонкими пальцами. Я с ужасом ожидал, что их могло быть два, но нет, на руке были обычные пять пальцев. И я понял, что знаю, что этот человек сейчас скажет. Точно знаю, из своих намертво забитых в сознание снов прошлого:
- Кушать хочешь?
Но вместо меня ответил Владимир Павлович, поломав заготовленный в прошлой жизни шаблон:
- А тож!
- Стрелять не будешь? - гнул свою линию эльф.
- Нет, - ответил я, улыбаясь и поддерживая игру. - Ни в коем случае.
И мы медленно, показав руки, полезли вниз.
Нас звали в гости, и, по сути, терять нам было нечего. А безвольному Математику уж точно. Мы соорудили носилки и пошли по неглубокому снегу вслед за нашими эльфами. Там обнаружились сани с впряженной лошаденкой. Лошадь была невелика ростом, но хорошо ухожена. Мы положили безжизненное тело Математика на сани, и снег заскрипел под полозьями. Сани шли медленно, наши провожатые то шли рядом, то кто-то из них подсаживался, меняясь местами друг с другом, чтобы лошадь не уставала. Путь казался бесконечным, но в самый неожиданный момент мы выехали на опушку, где стоял с десяток больших крепких изб, столько же каменных домов и еще какие-то постройки, видимо служебные. Но стояли они странно, будто в строю.
Мы ввалились внутрь какого-то дома вслед за нашими хозяевами, ввалились второпях, и прошли вперед не раздеваясь, в чем были. В глаза сразу бросилась печать порядка, лежавшая на всем, тут все было, как в сказочном домике. Аккуратно, прибрано, очень чисто, и повсюду расставлены расписные стеклянные бутылки, которых до Катаклизма повсюду было видимо-невидимо. Тут они были покрыты какой- то самодельной росписью. Мы положили Математика на широкую лавку, Владимир Павлович сказал, что посмотрит за ним, а я с хозяевами вышел наружу. Лошадь завели в конюшню, вплотную пристроенную к дому. Судя по конфигурации, здесь в прежние времена должен был быть гараж. Я, думая чем-то помочь, пошел за водой к колодцу. Скрипнул ворот, ухнуло вниз, роняя комки снега, ведро. Когда я вернулся, лошадь уже распрягли и, когда она остыла, стали поить принесенной мною водой.
Все- то тут было налажено, и даже одеяла нашли нам сразу же, хоть они оказались довольно ветхими. Мы заснули стремительно, будто падая в пропасть, крепко и сладко, как спал я в детстве, вернувшись со двора, набегавшись и устав. И ничего мне не снилось. Хозяйка утром накормила нас с Владимиром Павловичем какой-то зерновой кашей и принялась слушать наши рассказы. Мы, памятуя неудачный опыт с разными собеседниками, были осторожны в оценках виденного и подвирали самую малость.
Потом я разговорился с хозяйкой. Оказалось, что община жила здесь давно, со времени Катаклизма. Тут был дачный поселок для небедных в общем-то людей.
Незадолго до Катаклизма они выстроили тут свои добротные дома, да так и не успели ими воспользоваться. Никто из богатых хозяев сюда не доехал и, видать, не доедет никогда. Поэтому здесь поселились несколько семей неформалов, бежавших из Твери.
Неформалы плодились и множились, сохранили привычки своих хипповских родителей и пламенную любовь к какому-то профессору, которому молились наравне со скандинавскими богами. Профессор, видимо, из Тверского университета был для них чем-то вроде Будды, только оставившим свое Писание. Имена этих божеств довольно смешно звучали для меня, но они сами к ним за двадцать лет привыкли. За двадцать-то лет и в Сталина, и брата его Кагановича поверишь, в этом я уже убедился. Хозяйку нашего дома звали Лариса.
Лариса, Лара это было прежнее имя, тут, в общине, ее звали сложным именем, кончавшимся на 'эль'. 'Она девушка без возраста', подумал я сразу. В подземельях женщины стареют по-другому, там все другое. А здесь передо мной стояла женщина не то двадцати лет, не то сорока все из-за того, что она была такой подвижной. Носила Лара какой-то странный наряд, похожий на балахон, доходивший до щиколоток, только перехваченный под грудью каким-то руническим ремешком.
К этим рунам я относился скептически, но ни с чем не спорил. Если уж я сдерживался перед адептами Ночной красавицы, перед верующими, как в Бога, в Сталина и не спорил с буддистами Судного дня, то уж руническая вязь и кельтские молитвы меня точно не пугали.
Математика положили в отдельную комнату, где он лежал, тупо глядя в потолок. Мне очень не нравилось, что он даже не бредит. Я давно не испытывал никакой корысти в Математике и, уж конечно, забыл о его предложении о наградах и перемене местажительства. Это предложение мне сейчас казалось шуткой. Когда я о нем вспоминал, а вспоминал я о своей жизни до путешествия очень редко. И вот Математик лежал, как маленький сверточек, лишенный оружия и разлученный со своим гроссбухом. Теперь я помогал выносить за ним горшок, а кормила его все же хозяйка. Математик оброс седой реденькой бородой, а я каким лысым был, таким и остался. Владимир Павлович поселился в соседнем домике, сразу взявшись там за несложный ремонт. Потянулись вязкие и сонные дни, давно настала зима. Я учил имена чужих богов и местных кумиров и скоро перестал путаться в именах, кончавшихся на '…горн' и на '…эль'. Вера тут была затейлива, но от нас, чужаков, ничего не требовали, кроме как не смеяться над святынями. 'Трескучие'… Это слово катал я на языке, потому что помнил его из книг, а только сейчас понял, что оно означает, потому что стояли именно трескучие морозы, и деревья рядом с домами общины потрескивали. Звуки разрывались, и закладывало уши, особенно холодно было поутру, когда все пространство занимал морозный туман, в котором льдинки, казалось, висели в воздухе. Солнце поменяло цвет, стало темно- красным. Снег был повсюду, и все угловатое стало круглым. Утром эльфы просыпались поздно и большую часть дня ничего не делали. Три лишних рта их, казалось, не особо напрягали. Я только было заикнулся, что могу починить им какой-нибудь прибор с проводами, как меня поставили на место. Электричества здесь не признавали, а жили в основном по солнцу.
Зима для обитателей поселка была временем праздным за исключением тех, кто работал в мастерских в основном по дереву. Этим я не подошел и стал ходить к кузнецу. Кузнец, если его можно было бы описывать все в тех же терминах, был не эльф, а скорее гном, как и я. Это был кряжисты мужик, годившийся мне в отцы и раньше работавший на каком-то тверском оборонном заводе.
Тут он жил с самого начала, и в общину его привела младшая сестра. Сестру он сначала шпынял за подведенные с ним глаза и причудливые татуировки, а потом стал ей благ дарен за спасение. Это был настоящий русский человек, готовый поверить почти во что угодно, а если увидел ласку, т и вовсе в любое. Прибейся он к нашим буддистам, так обрил бы голову и с таким же благоговением говорил бы о перевоплощениях принца из далекой страны. Я нуждался в это момент в друге, потому что Владимир
