– Вот ведь путаник – намотал, накрутил, навертел, а ничего толком и не сказал. Контроль, враги… тьфу!
Вечером бывший гауптфельдфебель первый раз пристроился на стульчике в общей комнате, в которой Зеленхоф, тоже сумевший выжить в том бою и попавший в плен, очередной раз вещал о «нераздельном единстве немецкого и славянского народов…». Насколько Шнауцен знал, типы, подобные Зеленхофу, имелись практически в каждом бараке. И даже пользовались некой поддержкой лагерной администрации… Вот как раз это его раньше во многом и останавливало от того, чтобы к нему прислушиваться. Типа красные хотят им тут задурить башку, поэтому и поддерживают всяких идиотов… Но после того, как на взлётную полосу приземлился тот «монстр», в разы превышавший всё, что нынешний каптёрщик когда-либо видел в рейхе (как, кстати, и «над» рейхом), ему захотелось разобраться, сколько в том, что вещал Зеленхоф, если и не правды, то как минимум логики…
Когда он после того как всё закончилось, наконец-то добрался до своей каптёрки, бывший оберфельдфебель был уже тут.
– Похоже, у Зеленхофа появились новые прихожане, – с ухмылкой поприветствовал он старого приятеля.
– А ты что к нему не присоединяешься? – сварливо парировал Шнауцен. – Сам же мне говорил, что за этим что-то есть.
– Не совсем так – я говорил, что это не совсем чушь. А не присоединяюсь, потому что бесполезно.
– В смысле?
– Понимаешь, пока мы побеждали, мы не хотели и слышать о том, что какие-то русские, которых «наш великий фюрер» обозвал «унтерменшами», то есть недочеловеками, могут быть нам не то что родственниками, а даже просто ровней. А теперь мы здесь, в плену, с кайлом в руках. Восстанавливаем то, что разрушили, как сказал их, в отличие от Адика, уж точно великий вождь Сталин. Так с какого теперь русским верить в то, что мы им не то что родственники, а даже ровня?
– Но как же? – удивился тот. – Ведь тот красный гебитскомиссар, который выступает перед нами каждое воскресенье перед фильмом, сам об этом говорит…
– А солдаты-конвоиры? – ехидно прищурившись, поинтересовался Гюнтер.
– Ну тут да, – сник бывший гауптфельдфебель. – Для этих мы скоты, пыль под ногами…
– Вот то-то, – наставительно произнёс Краузе. – Просто они – бойцы, прошедшие фронт. И прекрасно видевшие, что именно эти чёртовы эсэсманы и их айнзацкомманды творили на русских территориях. Ты же помнишь тот фильм, который нам показывали? Как он там назывался? «Обыкновенный фашизм», кажется… Хотя почему они обозвали режим, который установил бесноватый Адик, так, как это называется у «макаронников», я не понимаю. Но не в этом дело. Просто вспомни, что там показано. Какие мы после этого «родственники»? С «родственниками» так не поступают!
– Уж можешь мне поверить, поступают. И даже куда хуже, – вздохнул Клаус. – Мою мать родня не просто выгнала на улицу, а объявила сумасшедшей и заперла в психушку, из которой ей пришлось выбираться через забор в одной тонкой рубашке… А всё, чтобы не делиться наследством. И за ту неделю, что она провела в заведении доктора Зденека, она успела слегка кукукнуться. От чего вся наша семья потом страдала всю жизнь…
– Ха, так вот почему ты всегда вызывал у меня такие опасения, старый гном! – расхохотался Краузе. – Это, оказывается, наследственное.
– Да ну тебя, балабол… – и Клаус обиженно отвернулся.
– Ладно, не обижайся, – Гюнтер примиряюще похлопал приятеля по плечу. – Пошли лучше попьём чайку перед сном…
А на следующий день весь состав четвёртой производственной площадки внезапно перебросили на другие объекты.
– Не делается так, – зло бормотал бывший гауптфельдфебель, которого рано утром, ещё до рассвета, выдернули из тёплой постели и поставили в общий строй, не дав даже на минутку заглянуть в каптёрку. – Раз-раз, давай-давай, шнель, левой-правой. Ничего ж даже загрузить не успел. Да даже в карманы ничего не сунул! Всё там осталось. Вот из-за чего они нас с места сдёрнули?
– А чтобы мы не подсмотрели, что там за каверзу они готовят узкоглазым, – ухмыляясь, объяснил ему Краузе. – И я думаю, что из-за того, что мы увидели вчерашнего «монстра», у русских уже кому-то хорошенько намылили холку… Что же касается нас с тобой, старина, – привыкай. Как обещал Сталин, а он, в отличие от нашего доброго Адика, умеет держать слово, ближайшие десять лет мы – совершенно бесправные существа. Рабы! Сколько у русских таких, как мы, – миллионов шесть? Ну, если считать вместе со всякими там венграми, итальяшками, румынами и так далее. Вот все скопом такие и есть… Но я считаю это проявлением высшей справедливости. И знаешь почему? Потому что наш бесноватый утырок именно так собирался поступить с самими русскими. А мы, идиоты такие, ему в этом радостно потакали…
Между тем на недостроенном аэродроме, который так поспешно покинул весь переменный и постоянный состав четвёртой производственной площадки особого управления «Дальлага», вовсю разворачивались события, которые должны были отразиться на ситуации во всём мире. Впрочем, началось всё, как это обычно случается в России, с натуральной катастрофы…
– Ганевский, ты, блин, Герой Советского Союза! У тебя за сотню боевых вылетов. Как? Как, блин, ты умудрился не только подломить стойку шасси, но ещё и выкатиться за пределы полосы?
Высокий капитан с целым иконостасом наград на груди стоял перед подполковником Чалым потупившись, словно нашкодивший ребёнок.
– Ну вот как ты умудрился?
Капитан шмыгнул носом.
– Полоса узкая…
– Сорок метров для тебя узкая?!
– Так размах крыльев-то какой. И дополнительные стойки шасси очень близко к законцовкам. А тут ещё и порыв ветра. Вот и повело…
– Повело его, блин! Руки надо иметь, которые не из жопы растут. Ну и что теперь делать с твоей машиной, которую ты умудрился поперёк полосы развернуть? Ни взлететь, ни сесть…
– Так это… инженер сказал, что завтра уже отбуксируют.
– Завтра… Хрен его знает, что будет завтра. А сегодня мне что делать? Ты
