И к тому же приснился ему сон — такой реальный во всех мельчайших подробностях! События прошедших суток одно за другим стали проплывать в его памяти — жаркий спор у Иды, решение отправиться в Нью-Йорк, томительный переезд в поезде, завтрак в «Квинз Краун», невзрачный плюгавый субъект, грубиян-незнакомец с волосами цвета шерсти ирландского сеттера, пальба в биологическом корпусе…
Как все это странно, решил он — то, насколько склонным к мелодраме может стать рассудок под воздействием алкоголя и нервного перенапряжения. Ну что ж, пора открыть глаза и обнаружить, что смотрит на привычную вязь мельчайших трещин в штукатурке потолка своей комнаты в доме, принадлежащем миссис Бемисд на улице Фенуэй.
Он решил, что с него корона не упадет, даже если и придется принести свои извинения Неду и Иде, и заняться улаживанием других столь же насущных для него дел. Очень медленно, потихоньку, он приоткрыл веки — и обнаружил, что глядит на девственно чистую поверхность белого потолка, в самом центре украшенного очень с виду дорогой цветной розеткой, с далеко выступающим замысловатым рельефом.
Присев на кровати и поддерживая равновесие двумя руками, он произнес «Господи Иисусе!» и стал смущенно озираться вокруг.
Он возлегал на поистине царском просторном ложе из темного красного дерева, украшенном золотыми пчелами — эмблемами Наполеона, Императора французов времен Первой Империи. На этом ложе — насколько он сам мог судить своим изумленным взглядом — мог выспаться целый наряд императорской гвардии или целый гарем жен и наложниц. И ничего удивительного не было и в том, насколько приятными для кожи были простыни.
Стены были также задрапированы атласными обоями, представлявшими из себя перемежающиеся полосы бледно-золотистого и темно-пурпурного цветов, с восхитительными очень глубокими тиснениями, изображающими различные эротические сцены с участием самого современного вида нимф и пастушков, весело и сладострастно резвящихся в совершенно бесстыдной распущенности Века Просвещения. Через единственное изогнутое сверху окно Ларри была видна только листва деревьев, частично закрывавших вроде бы стену из серого камня фасада какого-то замка в Нормандии.
Ларри ступил на мягкий красный цветастый ковер, который простирался от одной стенки до другой, с тревогой посмотрел на себя в замечательное венецианское зеркало величиной в рост человека, которое занимало большую часть противоположной стены. Открыл дверь, обнаружил, что заглядывает во встроенный шкаф, который мог вполне сойти за целую комнату в современной квартире. Он оказался пустым.
Двигаясь вправо, он попробовал еще одну дверь, которая, как ему казалось, вела наружу. Позолоченная рукоятка легко повернулась под его рукой, однако сама дверь открываться не захотела. Она была заперта снаружи. Чувствуя, как в нем зашевелилась паника, Ларри повернул налево и попытался открыть еще одну дверь, которая была во встроенном шкафу. Она легко открылась, и он обнаружил, что очутился в изысканнейшим образом устроенной ванной комнате двадцатого века.
Он вытер неожиданно покрывшийся испариной лоб внутренней стороной предплечья. На какое-то мгновенье у него возникло жуткое ощущение, будто он в самом деле каким-то образом перенесен назад во времени, в наполеоновскую эпоху. Он прошел к сводчатому окну, заглянул за тяжелые полотняные портьеры и увидел, что дерево принадлежало к ровному ряду других таких же деревьев, которыми была обсажена любая поперечная улица на Манхэттене, что здание напротив было попросту псевдонорманнской архитектуры, возведенное каким-нибудь удачливым биржевым спекулянтом во времена промышленного бума. Ларри осторожно попробовал открыть окно — оно даже с места не сдвинулось.
Он все еще так и стоял у окна, тщетно пытаясь разложить все по полочкам в своем привыкшем к порядку уме ученого, когда легкий скрип где-то сзади заставил его обернуться. Дверь отворилась и в комнату вошла высокая, длинноногая смуглянка почти что испанской внешности из-за черного, как смоль, цвета своих волос. В одной руке у нее была газета, в другой — зажженная сигарета. Через плечо перекинут мужской домашний халат.
Слишком ошеломленный, чтобы своевременно юркнуть из соображений скромности под атласные простыни, Ларри так и остался стоять обнаженный, в полнейшем оцепенении, пока девушка не швырнула ему халат. Он очень хорошо сознавал, что подвергается весьма любопытному осмотру с ее стороны, пока он, согнувшись всем телом, ловил брошенный ему халат. Это было поистине императорское одеяние в пурпурных и золотистых тонах и достаточно большое, как решил Ларри, для того, чтобы в нем могли закутаться четверо таких, как он.
— А куда же это подевалась моя одежда? — недовольным тоном спросил он.
Высокая смуглянка одарила его почти что джокондовской улыбкой.
— Ни о чем не спрашивайте у меня, мистер Финлэй, — сказала она, слегка пожав плечами. — Как я полагаю, какое-то время вам придется удовлетворяться только этим халатом. Если вы не предпочтете демонстрировать красоту своего языческого тела.
— Ну-ка заткнись, — грубо оборвал ее Ларри. У него тупо ныла челюсть, рассудок все еще не освободился полностью от дурмана, да и все остальное настолько портило ему настроение, что пока что ему было совсем не до шуток. — Кто вы? — еще добавил он.
— Меня зовут Долорес, — ответила она с некоторым озорством. — Но если хотите, можете называть меня мисс Грин.
— Покороче, пожалуйста! — взмолился он, с трудом подавляя в себе импульс придушить девушку. — Мне нужно выбраться отсюда. Где я?
— Слава богу, вы с самого начала не спросили об этом у этого старого каштана, что за окном, — очень серьезным тоном ответила Долорес Грин. Она присела на краешек кровати, вытащила серебряный портсигар из темной со множеством блесток твидовой юбки, предложила закурить Ларри. Когда он раскурил сигарету, сказала ему:
— Вы занимаете четвертый этаж с фасада из восьми на 75-й улице на Манхэттене. Вас сюда привезли вчера в 10.33 утра, и с тех пор вы непрерывно спали. Вас устраивает такое объяснение?
Ларри бросил в ее сторону пристальный взгляд, затем произнес:
— Вы и сами прекрасно понимаете, что не устраивает. Почему я должен был проспать так долго? Я был одурманен?
— Можете это и так называть, — равнодушно произнесла смуглянка. Она была, наконец-то это полностью до него дошло, исключительно красивой молодой женщиной. Ее перламутровая кожа буквально дышала завидным здоровьем, глаза прямо-таки светились интеллектом.
Однако он тут же подумал об Иде и о цели приезда в Нью-Йорк и решил не поддаваться капризам своего такого неустойчивого характера. Поэтому он произнес, как ему самому казалось, очень спокойно и размеренно:
— Насколько я полагаю, вы понимаете, что являетесь соучастницей похищения, мисс Грин, и что стоит мне только выбраться отсюда, если это мне когда-нибудь удастся, то я тотчас же выступлю с обвинением против вас и всех, кто еще связан с этим заведением, что будет означать тюремное заключение для всех вас. Если же вы мне поможете, я, может быть, исключу вас из числа обвиняемых. Так вы станете
