Ларри вспомнилось изумленное выражение лица молодого человека, когда он выходил из здания вчера утром.
— Похоже на то, что все слишком уж запутано, — произнес Ларри.
— То, что кажется таким запутанным для нас, не наделенных какими-либо особыми способностями, — сказал толстяк, — может оказаться необыкновенно простым. Но давайте лучше все-таки на какое-то время еще вернемся к моей собственной истории. Так вот, эти дамы продолжали со всех сторон меня обкладывать, как затравленного зверя. Они давали знать о себе множеством самых невеселых способов. Однажды, когда я взял такси для того, чтобы проехать на встречу с учеными, перед которыми я должен был выступить, мой водитель — а им оказалась женщина — якобы заблудилась, и мы очутились в совершенно безлюдной гористой местности. Мне сообщили, что меня бросят там умирать с голоду, если я не соглашусь и дальше проводить эксперименты по партеногенезу — над, разумеется, людьми. После двух дней голода я сдался.
— Господи Боже! — воскликнул Ларри. Он решил пока что относиться ко всей этой фантастической саге Корнмэна как к откровению, не подвергая услышанное сомнениям. Впоследствии, когда у него появится время более тщательно во всем разобраться, он сможет составить собственное мнение об этом.
— Я вас изрядно перепугал, верно? — ухмыляясь, произнес Корнмэн. — Теперь вы можете представить, в каком я был тогда состоянии, особенно когда они подсунули несчастную юную особу, находившуюся, очевидно, под воздействием каких-то наркотических веществ, в качестве подопытной морской свинки. Экземпляр, отличающийся отменным здоровьем, но с умом зомби. — Он задумчиво потер пухлой рукой подбородок, затем продолжал. — Вам известно что-нибудь о последних экспериментах над животными в лабораторных условиях — о быстром замораживании фаллопиевых труб в момент овуляции, то есть выхода яйцеклетки из яичника? Я и сам проводил такие же эксперименты, да еще несколько усложненные. Но мне никогда даже и в голову не приходило совершать такое противозаконное непотребство по отношению к представительнице собственного рода-племени.
— И как же вы поступили в том случае? — спросил Ларри испуганно.
— О, я-таки немало над нею поработал, — ухмыльнувшись иронически, ответил ему Мэйн Корнмэн, — вот только метод, которым я воспользовался для того, чтобы вызвать у нее беременность, был куда менее партеногенетическим, чем ожидали от меня мои похитители. Как только было совершенно точно установлено, что юная леди забеременела, я уже больше никогда не видел ни ее, ни ее потомство.
— Ну-ну! — воскликнул Ларри, ужаснувшись черствости своего хозяина ничуть не меньше, чем жестокости заговорщиц. — Вы даже не знаете, родился ли ребенок?
— О, в чем-чем, но в этом, молодой человек, у меня не было ни малейших сомнений, — ответил толстяк. — Мои похитители были полны энтузиазма — еще довольно долгое время после этого. После чего на меня стали наседать еще пуще прежнего. Им теперь нужна была технология процесса.
При виде такого самовлюбленного удовлетворения на широком лице ученого Ларри и сам вынужден был улыбнуться. В самом деле, было что-то величественное в этом шутовстве ученого даже несмотря на его совершенно нечеловеческую черствость.
— И как же вам удалось и дальше с ними ладить? — спросил Ларри.
— Я ел, — как только смог тихо, произнес Корнмэн. — Ел и продолжал есть. С тех пор я непрерывно ем и никак не могу остановиться.
— Что-то я вас не очень-то понимаю, — нерешительно произнес Ларри.
— Примите во внимание мое положение, — сказал Корнмэн. — Они посчитали, что я обладаю тайной успешного партеногенеза — и, судя по всему, так им кажется, обладаю ею до сих пор. Но я, так они полагают, либо считаю, что еще не готов в достаточной мере поделиться с ними этой тайной, либо вообще не намерен ее раскрывать. Однако, будучи убеждены в том, что я обладаю этой тайной, они готовы пуститься во все тяжкие, лишь бы заполучить от меня эту тайну.
Я понимал, что не располагаю той особой стойкостью духа, которая позволила бы мне выдержать физические муки — любой человек, который в состоянии им противостоять, по-моему, просто глупец, настолько у меня самого смирный характер. Случилось так, что после перенесенной еще в детстве тяжелой формы скарлатины у меня слегка пошаливало сердце. В этом не было ничего особо опасного — по крайней мере, в течение еще многих лет, которые мне предстояло прожить — однако на кардиограмме это выразилось множеством четко обозначенных рубцов.
У меня оставалась только одна возможность — довести себя до такого состояния и поддерживать себя в нем, при котором они не осмелятся подвергнуть меня телесным пыткам. А вот любое психологическое или душевное давление с их стороны я вполне могу перенести. — Это заявление Корнмэна сопровождалось красноречивым высокомерным жестом. — Поэтому я и решил разжиреть до такой степени, что они не отважатся подвергнуть мое тело дополнительному, пусть даже и очень небольшому перенапряжению, и оставаться предельно тучным, пока не изменятся обстоятельства. Мне удалось придумать только один способ осуществить это, не подвергая себя особо крупным неудобствам. Я стал есть.
Вспоминая ту неторопливость и непреклонную решительность, с которою Корнмэн приступил к своему столь чудовищному завтраку, Ларри понимающе кивнул. Если принять за истинные те обстоятельства, с которыми пришлось столкнуться Корнмэну, это был в самом деле хитроумнейший способ выйти из создавшегося положения — вполне достойный даже такого выдающегося ума, каким был Мэйн Корнмэн.
Ученый сдержанно рассмеялся и добавил:
— Результатом был — стоило мне только набрать достаточно веса — тупик, патовая ситуация. Они и дальше продолжали окружать меня со всех сторон своими агентами — такими, как, например, Долорес, — а я зашел достаточно далеко в своем персональном расследовании их деятельности. Но что оказалось самым странным, мне вскоре даже весьма понравилось быть таким тучным. — Тут он сделал паузу, однако, когда Ларри никак на это не среагировал, продолжал. — В этой непомерной тучности есть нечто такое, что дает мужчине власть над женщинами. Я сомневаюсь в том, что они сделали фетишем мужскую худобу, основываясь на статистических данных продолжительности жизни своих попутчиков, приводимых в отчетах страховых компаний. Большая продолжительность жизни, разумеется, может быть определенным фактором, определяющим их такое отношение, и женщинам действительно нравится Аполлон — но Гефест, или если так вам больше нравится, Вулкан, пленяет их куда сильнее. Именно в этом и заключается та основополагающая истина, что таится в легендах типа «Красавица и Зверь».
Очень толстый мужчина для них — откровенный вызов, точно такой же, как и красавец-мужчина, не обращающий ни малейшего внимания на все их уловки завлечь его. Вожделение, которое в иных условиях должно было быть направлено на завоевание их благосклонности, оказывается направленным совсем в другую сторону. И это вызывает у них негодование, доводит их до состояния бешенства — но прежде всего, они страстно желают перенаправить
