У него оставалось около минуты. Около минуты, пока зачитывали приговор, пока в толпе ругались и цедили злые, безжалостные проклятия. Всего лишь за то, что он родился не человеком, всего лишь за то, что сквозь кожу на его груди проступили побеги янтарного камня. Всего лишь за то, что он посмел пересечь границу Малерты, всего лишь за то, что влюбился в девочку из племени людей, всего лишь за то, что наплодил… выродков. Кто-то предложил после казни пойти и сжечь особняк семьи Хвет, и у Лерта болезненно екнуло в левой половине груди.
У него оставалось около минуты, чтобы обратиться к небу.
Определить, что время — едва за полдень…
И увидеть размытый силуэт луны — любимой спутницы ночных звезд.
Каждый раз, когда в мире появляется Гончий… каждый раз, когда мать с определенным витком в системе ДНК впервые прижимает к себе младенца, чье сердце бьется куда быстрее, чем положено человеческому… всякий раз, когда янтарный огонь оживает под его ребрами — в небе угасает одна звезда. И ночь становится немножко темнее…
В толпе стояла девушка, одетая в неприглядное ситцевое платье. Она не двигалась, не обзывала подсудимого тварью, не обсуждала его со знакомыми, не сокрушалась о судьбе его детей, об испорченной крови господина императора. Впрочем, она и к лучшему, эта испорченная кровь — теперь Его Величество наверняка не полезет к особняку Хветов, к опороченному особняку, где живут, как выяснилось, не люди, а выродки…
Эта девушка умоляла брата не отрекаться от господина Лерта.
Эта девушка помнила, как молодой беловолосый мужчина бродил с ней по маминому саду, носил ее на плечах, рассказывал, почему по утрам стебли маминых лилий становятся мокрыми от росы. Рассказывал, почему на Карадорре такие холодные, такие жестокие зимы; читал книги о принцах и принцессах, приносил ей — тогда еще маленькой девочке — достойные королевы платья. Учился шить, потому что она попросила: «Папа, давай со мной» — и мама смеялась, наблюдая, как он то и дело цепляет иголкой собственные рукава…
Он родился Гончим.
Он мог убить палача.
Мог убить невысоких воинов, или свернуть шею ближайшему к виселице мужчине, мог утонуть посреди толпы, мог вывернуться, окунуться в сеть переулков — и уйти из Малерты живым.
Он мог вернуться на Вайтер-Лойд — или уплыть на Тринну, или добраться до Мительноры, или…
Но он позволил веревке сжаться.
…до станции было далеко.
Билет на ближайшее судно валялся в кармане его штанов. Билет на ближайшее судно обещал, что адвокат обязательно покинет EL-960 — но покинет завтра, а пока ему придется, наверное, снять комнату в отеле. Если повезет — на этаже эдак сотом, чтобы город почти пропал, а небо, наоборот — подступило как можно ближе.
Он был «чистым» ребенком. С полноценными витками, отзвуками прошлого и янтарем под рубашкой.
Но, черт возьми, его так тянуло к небу, что обходиться без него теперь, спустя двести пятнадцать лет, он был уже не в силах.
Он жил на перевалочной станции, в теле распахнутого космоса, рядом с россыпью живых — и россыпью умирающих — небесных светил. И, бывало, долгими вечерами думал: что, если они умирают во славу очередного Гончего?..
Комната на сто восемнадцатом этаже, разумеется, нашлась. Работница отеля вежливо улыбнулась господину адвокату — и выдала ключи, и кивнула своему коллеге, намекая, что гостя надо проводить и обеспечить ужином. По пути этот коллега болтал, цитируя выпуск вечерних новостей — дикторы обсуждали самоубийство носителя чистого ДНК «Loide» и заявили, что, согласно достоверному источнику, на Келетре живет еще как минимум один такой же носитель, но ему давно исполнилось двадцать четыре года, и власти восьмидесяти имперских планет признали его безопасным.
Адвокат опустился на диван у зашторенного окна.
Нет, звезды больше не умирают во славу Гончих. Вайтер-Лойд опустел, Движение против иных рас уничтожило всех его детей, бросило гнить за деревянным частоколом. Остался храм — белый храм на острове, почти съеденном соленой океанской водой — и алтарь, а под ним — винтовая лестница в Сокрытое, где прозябает, ожидая прихода какого-то мальчишки, троица ослепших королей.
И на Келетре, на сто восемнадцатом этаже отеля, над облаками и яркими огнями высоток…
…я — последний?
Шумно, весело и бурно империя Сора готовилась к будущему фестивалю. Озеро на пустоши, в миле от высоких и надежных стен, окружили деревянными трибунами, невозмутимые колдуны разгуливали туда-сюда по заснеженному льду. Лед выдерживал, но безопасности ради над ним работала едва ли не целая Гильдия, и тысячи заклятий вспышками отзывались в окоченевшей глубине.
Потом город сотрясли новые, куда менее счастливые, новости. Юный лорд Сколот, преемник Его императорского Величества, официально обвинил господина Шеля Эрвета в нападении на своего опекуна. И надменно осведомился, является ли это нападение новым способом показать империи Сора, что она в западне.
Война была неизбежна. И тем поразительнее казалось то, что никто не отменял, не переносил — и не объявлял дурацкой ошибкой дату зимнего праздника. Да, император усилил пограничные гарнизоны, да, армия была стянута к линии, где пересекались империи Малерта и Сора. Да, там уже происходили какие-то мимолетные стычки, и малертийцы вроде бы даже повесили на суку одного имперского солдата, неудачно отошедшего от своих товарищей. Но пока что никто не двигался, и это затишье было, пожалуй, куда хуже, чем звон мечей и крики умирающих в битве.
Юный лорд Сколот почти не выходил за порог особняка, а его слуги бегали туда-сюда между комнатой господина Эса и домиками местных лекарей. Судя по всему, опекуну известного лучника действительно было худо.
Фестиваль неуклонно приближался. Приехали самые талантливые скульпторы, и среди них обнаружился один уроженец империи Линн. Вздрагивая, запивая свою беду имперским элем, он рассказывал, что на соседние земли вовсю наступает проклятая Фарда, что Флеста уже стала ее добычей, что всех мужчин перевешали на площадях, а женщин оставили в живых — но лучше бы они умерли…
За неделю до праздника империя Ханта Саэ перебила южные гарнизоны Соры, и стянутые к рубежам войска двинулись ей навстречу. Зазвенели мечи, оперение каленых стрел радостно и жадно зашипело, арбалеты принялись косить наглецов-сантийцев, будто пышную зеленую траву. После гибели южных отрядов Ханта Саэ не ожидала от врага такого отпора, а потому притихла, и ее воины спешно зализывали полученные в бою раны.
«Война такая страшная?»
«Ну да, страшноватая. Впрочем, тебе-то бояться нечего…»
Разумеется, бормотал господину Эсу его талантливый подопечный. Разумеется. Ты обещал беречь меня любой ценой, и я поверил, не посмел тебе не поверить. Но ты — ранен. И теперь — мое время доказать, что я
