Шель поежился и, повинуясь ниточкам, осторожно присел напротив.
— Я так боялся, Эста… скажи, ты можешь… больше никогда, ни за что, никуда… не уходить?!
Ниточки натянулись, кажется, до предела. Господин Эрвет закашлялся, и его незваный гость, наоборот, очнулся. По-детски хлопнул ресницами, ощупал рану, убедился, что она не пропала — и покосился на главу имперской полиции так… холодно, что лучше бы его ударили. Лучше бы его схватили прямо за прическу, собранную с таким трудом, и окунули в лужу, лучше бы ему наступили подошвой сапога на щеку или нос, лишь бы не…
— Эрвет… — негромко сказал мальчишка. — Эрвет. Влюбленный во власть, готовый за нее — драться… превосходный актер, убийца, паук в центре паутины… Эрвет. Я пришел за тобой.
— И как ты со мной… поступишь? — глава имперской полиции попытался быть насмешливым, но получилось какое-то жалкое подобие.
Должно быть, так чувствуют себя кошки, поцарапавшие хозяев. Или собаки — укусившие…
— Я? — все так же негромко повторил его незваный гость. Пузырилась кровью дыра в испачканной груди, намереваясь то ли зажить, то ли разойтись — шире. — Никак… ты убьешь себя… сам. Или не убьешь? Ты ведь боишься, правда? Боишься умереть — вот так?
Шель хотел ему возразить. Шель хотел над ним посмеяться, но вранье царапнуло его горло, послужило чем-то вроде удавки, и мужчина вновь подавился кашлем.
— Больно? — мальчишка покосился на него с участием. — Полагаю, да… а представляешь, как больно было… ему?
Шель едва отдышался — и тут же ощутил, как его голос работает безо всякой поддержки разума.
— Да…
— Бедный, — покачал головой Создатель, — бедный господин Эрвет. Как же так? Ты знал, что ему будет больно, и все равно — не плюнул на свои планы? Потому что это подмочило бы твою репутацию? Потому что это уязвило бы твое самолюбие? Потому что это…
— Я убью тебя, — совершенно честно признался глава имперской полиции. — Любым способом. Я доберусь до тебя, я посажу тебя… на цепь, и ты будешь…
— Тебе служить? — заинтригованно уточнил незваный гость. — Я? Ты серьезно?
Мужчина оскалился:
— Вполне.
Создатель снова с видимым усилием втянул в себя воздух… и рассмеялся. Хрипловатым и странным смехом.
— Я пришел за тобой, — успокоившись, напомнил он, — и я вынесу приговор. Тебе, как убийце, как мятежнику и как человеку, посмевшему поднять руку на Эсту. Тебе, как… вынес бы умелый палач — такому же умелому палачу. Слушай…
В комнате стало тихо-тихо. Шель не двигался; янтарь в сощуренных, каких-то безумных глазах его собеседника едва заметно горел, и в темноте спальни было всего лишь два ярких пятна. Оба — расположенные так близко, что главе имперской полиции хотелось позвать на помощь — но язык не повиновался, а хрипловатый смех Создателя не вынудил стражу хоть немного забеспокоиться. Мало ли, кто приходит к господину Эрвету по ночам! И, что самое обидное — раньше ведь приходили, и он ругался, требуя не совать любопытные носы в его покои без, например, стука… а сейчас — если они постучат, как он ответит?!
Мальчишка следил за Шелем, как следят за лисами на охоте — ценный мех, можно пустить его на муфту и подарить симпатичной леди…
— Ты, — на переносице незваного гостя были четкие следы веснушек. Бледных и едва различимых — теперь, зимой, хотя ближе к марту они наверняка выступят на коже, будто бы нанесенные дорогими чернилами. — Моему… небу, моему океану принес… боль. Он выжил… на твое счастье. Он выжил, а значит, я тебя не убью. У меня есть… определенный опыт по части наказаний. Однажды племя Тэй заключило, что имеет полное право жить, как ему заблагорассудится, нарушая систему, замыкая цепи, не выходя за ворота — и не выпуская своих детей… но я пришел туда, к ним, как сегодня пришел — к тебе. И сказал…
Волосы на затылке у Шеля медленно встали дыбом. Собранные лентами, аккуратно расчесанные перед сном волосы — он всегда о них заботился, по привычке. И любил заплетать, сидя перед зеркалом и внимательно пересчитывая пряди — семь над самым краешком уха, девять на макушке, восемь — уложенных наискось…
— Ты будешь, — незваный гость подался вперед, — его хранителем. Ты будешь… его спасением. Его мысли, его поступки, его решения… будут на тебе отражаться. Ты никогда больше не уснешь. Ты никогда больше не подумаешь о войне, потому что, пока жив Карадорр, для тебя станет важной совсем другая, по-моему — очевидная… штука. Ты приложишь все усилия для того, чтобы выжить. Ты приложишь все усилия для того, чтобы остановить… то, что сейчас происходит, но, как ты сам порой говоришь — механизмы уже запущены. И крутятся, — мальчишка улыбнулся, — крутятся, крутятся железные, обреченные тобой шестеренки. Щелкают, высекают оранжевые снопы искр… бьются. Ты разделишь, — незваный гость опустил тонкие ладони, и на них смутно заблестели крупицы белого песка, — все его тяготы, все его болезни, все его раны. Ты разделишь, — песок мягко, вкрадчиво шелестел, — вес этого мира, понесешь его на плечах наравне с лаэртой. Понесешь его на плечах… а он такой тяжелый. Такой невыносимо тяжелый, Дьявол забери, если бы ты знал!..
Песок падал. Не спеша, грациозно падал из тонких ладоней маленького, хрупкого — и невыносимо жестокого человека.
…ему чудилось, что птицы лежат на ковре и в тенях у стен. Ему чудилось, что птицы лежат на кровати и на шкафу; мертвые птицы, и запах падали, и крылья, бесполезные, упавшие с неба крылья. Упавшие, как песок, но песок появился раньше этих соек, этих ворон — и этих синиц. Распахнутые клювы, черные силуэты внутри — то ли язык, то ли черви. Копошатся, копошатся в соколином горле, да и сокол-то уже — не сокол, нет, он какая-то податливая, тошнотворно мягкая… тряпочка под ногами. Ударь ногой — не отлетит, а прилипнет к и без того грязному носку высокого сапога…
Кит понял, что еще секунда — и его стошнит.
Рвотный позыв скрутил его так надежно, что если бы стража не побоялась пересечь порог и вмешаться — она могла бы заколоть незваного гостя без особых усилий.
— Дьявол… забери… — задыхаясь, процедил он. И представил: снег.
