— Замолчи.
Мужчина запнулся и недоверчиво покосился на Талера.
— Извини, что?
— Я сказал — замолчи, — повторил тот, и его побелевшие пальцы коснулись манжеты рукава. — Теперь ты меня слышишь? Какое чудо. Замолчи. Мне плевать на вашего императора и на вашу Лаэрну. Я действительно ищу друга. А теперь, будь любезен, уйди с дороги.
Его собеседник, чуть помедлив, посторонился.
Он бы, наверное, забыл о Талере так же легко, как и поймал его за плечи пару минут назад. Он бы, наверное, забыл о Талере так же легко — если бы кто-то из толпы, собравшейся по такому случаю, не бросил камень.
И не попал.
— Господин Эрвет, вам письмо от капрала Тэйна, — бодро сообщил гонец. — Прочитаете? Особо важных новостей нет, линию фронта по-прежнему охраняют маги. Мимо них — пока — пробиться не получается, но капрал…
— Да, — очень тихо произнес Шель. — Да, я понял. Спасибо.
Гонец поклонился и наконец-то вымелся. Его шаги пересекли южное крыло замка и утонули где-то возле кухонных помещений.
Гонец. Не курьер. Не человек в темно-зеленой форме, не человек со спокойными голубыми глазами, не человек с охотничьим ножом под левой манжетой. Не он, а Шель нуждался именно в Талере. Остро, отчаянно — в нем одном — нуждался, потому что…
…глаза.
Особенно болели глаза.
В юношестве он мечтал, чтобы его радужки — его карие с пятнышками зелени радужки — стали такими же голубыми, как у наследника семьи Хветов. Он мечтал, чтобы его пепельные волосы однажды утром стали такими же черными, а еще лучше — чтобы однажды утром он очнулся в теле раненого подростка, а господином Шелем Эрветом оказался кто-то иной. Кто-то, кому хватило бы сил не играть, кому хватило бы сил отказаться от своих планов и быть нормальным, быть — честным.
А он был обманщиком.
И убийцей.
Особенно болели глаза. Посмотрев на себя в зеркало, он ужаснулся — под веками было красно и влажно, будто и не было глаз — одна сплошная кровь. Посмотрев на себя в зеркало, он до глубокой ночи не выходил из рабочего кабинета. Но и копаться в докладах не сумел — монотонно следил, как меняют положение стрелки сабернийских часов. Восемь утра… полдень… восемь вечера…
Темнота за окном. Благословенная темнота; если погасить свечи, будет немного проще. Будет немного проще, и красное, влажное нечто под веками успокоится, перестанет видеть, как…
Чайка падает на белый песок. Безнадежно мертвая чайка; высокий светловолосый человек поднимает ее, бережно качает в ладонях и горько, невыносимо горько спрашивает: «Кит, как же так?..»
Высокий светловолосый человек лежит на подушках, и вся его грудная клетка — сплошной огонь. Ему больно, ему куда больнее, чем господину Эрвету; он мечется по мокрым от пота наволочкам, хватает за руку лорда Сколота, и лорд покорно сжимает его чуть шероховатые пальцы, что-то бормочет, словно бы… дает клятву. И за окном уютной, в общем-то, спальни — такая же темнота, как и тут, говорит себе Шель.
Высокому светловолосому человеку что-то снится. Что-то яркое, но запутанное, поди пойми, какого Дьявола происходит…
Парень в кольчуге стоит у подножия гор. У него на мизинце — нитка, растрепанная, выцветшая нитка; он тянет ее за краешек, и все вокруг — замирает, все вокруг — бледнеет, пока не пропадает совсем. И тогда он стоит — словно бы нигде, словно бы его уже нет на свете, но он тихо называет какие-то цифры, и пустота ломается, пустота…
Девяносто восемь.
Адальтен.
Келенор.
К весне начинают — розовым, и красноватым, и белым — зацветать вишни. И лепестки лежат на воде пролива, и лодки, не жалея, плывут по ним, и все это выглядит картиной какого-то безумного художника. Парень в кольчуге целую минуту колеблется у пирсов, а растрепанная нитка на его мизинце делается короче. И словно бы звучит, словно бы обращается к нему нежный, и все-таки — беспощадный голос: «У тебя еще три попытки… всего лишь три».
Девяносто восемь, подумал Шель. Девяносто восемь. Чем дольше крутишь в уме эту цифру, тем более знакомой она кажется. Девяносто восемь… величина, недоступная человеку. Недоступная человеку на Карадорре — тут госпожа Смерть является к тем, кому едва исполнилось шестьдесят…
Та женщина, мать Лаура, уже скоро умрет. Совсем скоро. Нет никакого смысла тащить ее за собой, нет никакого смысла покупать ей билет на харалатский корабль. Нет никакого смысла, Талер… послушай… ты где?..
Он задремал, сидя за все тем же столом. Он задремал, подмяв под левую щеку ценные бумаги, и тень пера легла на его лицо, рассекла его на две половинки: глава, брови, лоб — и тонкие, упрямо сжатые губы.
Его сон был, вероятно, сном господина Эса. Его сон был, вероятно, всего лишь повторением чужого сна; удивительно, какие подробные, какие цветные, какие шумные сны видятся высокому светловолосому человеку, на чьей спине лежит мир — весом земли, и моря, и неба… и каждого отдельно взятого дома, где живет маленькая семья.
Парень в кольчуге безо всякой видимой цели шлялся по юго-западному княжеству Адальтена, и походка у него была такая беспечная, будто он каждый день бывал у берега Великого Океана. Местные жители, правда, косились на него с недоумением — какого черта ему понадобилась кольчуга в теплое весеннее утро, под охраной дозорных и личной гвардии господина князя?
А парень словно бы не замечал. Добрался до маяка, поднялся по винтовой лестнице; эхо поймало его шаги и повторило добрый десяток раз, пока незваный гость не оказался у чаши, где по ночам разводили жаркое пламя.
Восток — сплошная синева, небо, волны и далекий берег Алуаста. Запад — сплошная зелень, а еще — нежно-розовые пятна вишен; смутным силуэтом высятся над полями стены Лиммы, столицы острова Келенор.
Запад — сплошная зелень, а еще — нежно-розовые пятна вишен; девяносто восемь. Неделю назад госпожа Арэн получила письмо, где князь униженно умолял ее приехать на весенние праздники. Неделю назад госпожа Арэн получила письмо, где князь называл ее самой красивой леди на Карадорре — и под конец бегло уточнял, что ее мужа, разумеется, будут не менее рады лицезреть на земле юго-западного княжества.
Если она выехала из Малерты… если выбрала тамошние порты — ее корабль с минуты на минуту покажется у пристаней Келенора. С минуты на минуту; как знать, что она не скучает, стоя на верхней палубе, под каким-нибудь из белых парусов там, у рассеянного краешка горизонта?..
Он вовсе не будет ее звать. Упаси Элайна — он даже не осмелится
