Интересно, опять подумал мужчина, что за господин Т? И что за цепь, и что за «W-L»? И откуда, и зачем ему пистолет?
…крови на снегу было столько, будто его не били, а резали. Крови на снегу было столько, что он едва не захлебнулся в ней.
Никто не собирался жалеть — и тем более щадить — малертийца.
Никто был не в силах вообразить, что он — не столько малертиец, сколько «чистый» ребенок давным-давно погибшего племени.
Талер понятия не имел, что это за люди и какого черта они к нему прицепились. Но зато понимал, что еще минута — и ему крышка, и тогда он точно не увидит ни девочку по имени Лойд, ни Джека, ни Эдэйна, ни Адлета.
И поэтому — нажал на курок.
Плазма произвела эффект Бога, сошедшего с небес и огласившего какие-нибудь скорбные новости. Например, «каждый, кто прикасался к этому человеку, вне зависимости от прочих своих поступков будет передан Сатане».
Он стоял на коленях, пытаясь как следует прицелиться. Пытаясь как следует прицелиться хоть в кого-нибудь, но застывшие, изумленно распахнувшие рты люди двоились, троились и плыли перед его глазами. Он толком не видел их — вообще, разве что единый силуэт, единое существо, агрессивное, злое, голодное…
Кровь клокотала в его горле. И он облегченно выдохнул — какое счастье, кровь! Не пламя и не… искры. И ему было холодно, и холод обволакивал его с таким трудом остывшее тело, и холод успокаивал боль; это зима, осознал мужчина. Это зима. Точно, и кровь — она ведь алеет на снегу, а под снегом лежит каменная брусчатка. И все эти люди, все эти частицы одного единого существа — не сомневались, что надо меня убить. Потому что волосы у меня черные, потому что глаза — голубые, потому что я пришел сюда из Малерты. А Малерта… я не помню, что такое Малерта.
Он сел. Люди следили за ним опасливо, как если бы он был змеей. И у них явно не было пистолетов, и не было вообще ничего, серьезнее камня.
— Ухо… дите, — процедил мужчина. Говорить было тяжело, слова копошились в его плоти, как ядовитые жуки. — Ухо… дите… прочь.
Никто не двинулся. Никто не шевельнулся; толпа выдохнула — и теперь ей было страшно вдохнуть.
Талер напрягся. И подался вперед, и, роняя капли крови на свои же колени, закричал:
— Уходите прочь!
…и снова — как единое существо. И снова — как единое; они метнулись по улице назад, не толкаясь и поддерживая своих товарищей. Будто бой, короткий — и неправильный — бой сковал их надежнее, чем это делают… цепи.
Не было никакого боя, сказал себе капитан Хвет. Не было никакого боя. Сколько их — двадцать, тридцать? — на одного…
Он закашлялся — и согнулся пополам, раздираемый этим кашлем. Зато потом стало немного легче, и он различил как улицу, так и странные, в каком-то средневековом стиле, дома. И небо, хмурое, низкое небо — вот-вот упадет на землю, вот-вот накроет каменную брусчатку. И станет — вероятно — совсем темно.
Встань, умолял себя мужчина. Встань, оторви себя от этого снега. Надо идти домой, надо — вопреки этой боли, и кашлю, и сплошь разбитому телу — идти. Где-то поблизости — наверняка, — меня ждет «Asphodelus». И Лойд сидит на верхней — или, если повезет, на нижней — ступеньке трапа, и сдвинуты ее белые брови, и сжаты губы — в тонкую розовую линию. Потому что я ушел — давно, и все еще не вернулся. Потому что она ждет меня — постоянно, не позволяя себе расслабиться, не позволяя себе отдохнуть. Потому что она ждет…
И он встал. Сунув пистолет в карман кожаной куртки и цепляясь посиневшими пальцами за стену дома. Он встал, прилагая к этому столько усилий, сколько не прилагал, наверное, ни к чему; даже на Бальтазаровой Топи, даже со сломанной рукой и пламенем под кожей — встать было куда проще.
Все нормально, убеждал он себя. Все нормально, я уже иду…
И неуверенно шагнул вперед.
…Он не помнил, где именно упал, и как это произошло вовсе.
Пожалуйста, подождите. Идет соотношение кода «T-R» и последнего звена цепи.
Пожалуйста, подождите. Идет соотношение кода…
Теплые рукава. Теплые манжеты; под левой — нож…
И нет полумесяцев на темно-зеленом воротнике.
Что-то не так. Что-то словно бы… не там; точно, я — не там, где мне положено быть. А там, где мне положено, я…
…умер?
В тени, там, куда не попадал рассеянный свет распятого по стене экрана… он сжался в комок, обхватил себя руками за плечи и, дрожа, пытался припомнить, что произошло после ухода Мартина. Что произошло после того, как он остался один в покинутой хозяевами рубке.
И — не сумел.
Экран погас, и маленькую комнату — комнату, которой на самом деле нигде не было, — поглотила зыбкая темнота.
И хорошо, потому что в темноте никто бы не увидел, как Талер…
У двери было тихо-тихо, лишь ветер касался деревянной крыши, бился в окна и жалобно, жалобно кричал. Помогите, мне тоже холодно, я тоже хочу сидеть у камина, в тепле, и греть озябшие ладони, и щеки, и нос, и…
Она сидела, сжимая костыль. И все острее чувствуя, насколько… беспомощной, медлительной и бесполезной… стала.
— Не волнуйся, — просил ее отчаянно некрасивый мужчина с яркими синими глазами. — Он придет. Он обязательно…
— Я в порядке, — глухо отозвалась она.
Ей было тяжело ходить. Ей было тяжело опираться на чертов неудобный костыль, ей было тяжело переступать со здоровой ноги на искусственную опору. Ей было тяжело; а вот Лаур, Лаур бы мог пройтись по городу, поискать своего командира в темных заснеженных переулках.
Лаур бы мог, если бы у него не было этих синих и ярких глаз, этих каштановых волос и этой смугловатой кожи. Лаур бы мог, если бы не родился в Малерте.
Свободной рукой она — не менее крепко — сжимала его ладонь. Ладонь была широкая, теплая и какая-то чужая.
Лауру было страшно.
Он дрожал, и с каждой минутой все меньше и меньше верил, что…
До рассвета было около трех часов, когда он решил, что пора бы выйти из таверны и потихоньку двинуться к озеру. Приготовить резцы, и молоток, и нож, убедиться, что соперники готовы, обменяться парой шуток с каким-нибудь молодым участником состязаний… словом, пораньше выяснить, что вообще творится у заледеневшей воды.
Тучи пропали, на небо высыпали звезды, и слепая луна покачивалась над ними, как если бы россыпь огоньков была ее поводырем, ее шансом
