— Ты дурак, Шель, — все так же негромко сказал Талер, и сын главы имперской полиции вскинулся, будто его ударили, а он собирался дать ударившему сдачи. — Но ты прав. Только люди способны убедить себя в таких глупостях. Только люди способны этими глупостями жить.
Он помолчал, и все возражения хозяина комнаты пропали, затихли, не успев по-настоящему прозвучать. Раненый мальчишка покосился на зашторенное окно, вздохнул, сетуя на судьбу, и выдал:
— Ты вовсе не чудовище. И ты ни в чем не виноват… ни в чем, касательно твоего прошлого.
По спине Эрвета-младшего пробежали мурашки.
— Если кто-то в этой комнате и дурак, — пробормотал он, — то скорее ты, чем я, Талер Хвет. Я тебя использую. Ты — шестеренка в моем замысле, и роль у тебя, если честно, второстепенная. Ты не представляешь для меня интереса. Ты — хуже, чем пешка на доске для шахмат.
— А ты на этой доске — король? — мальчишка приподнял брови. Его, к изумлению Шеля, не задело ни первое сравнение, ни второе. — И я, должно быть, потому и сижу на краю твоей постели, посреди твоих личных апартаментов, что не представляю для тебя интереса?
— На краю моей постели, — рассердился сын главы имперской полиции, — ты сидишь разве что из наглости. А я тебе на кресло указывал, когда уходил.
Талер улыбнулся:
— А что мешает выгнать меня сейчас?
Повисла тишина. Шель перебирал доступные варианты — жалко, ведь ты болеешь, стыдно, ведь ты болеешь, да и не спать же тебе вечно на тех кошмарных грязных подушках, невесть откуда принесенных бродягой-осведомителем… А еще — лень, потому что я убил своего отца. И мне без разницы, где именно ты валяешься, на кровати или под ней…
Мысль о грязных подушках Эрвету-младшему не понравилась. Он так и сяк повертел ее в уме, встал и медленно опустился в кресло, часом ранее предложенное Талеру.
— Ты ведь нищий. Наслаждайся теплом и уютом, пока можешь.
Раненый мальчишка посмотрел на него скептически:
— Что ты несешь? Какой нищий? Я — малертийский лорд!
Шель скривился, жалея, что пригласил этого самозваного «лорда» в замок.
А через полтора часа глашатаи на всех центральных улицах Нельфы зачитали скорбную весть — мол бесконечно верный своему делу господин Шад Эрвет был жестоко убит неизвестным отравителем, и всех городских травников немедленно призывают в замок. Никого, разумеется, не обрадовала необходимость вести беседу с кем-то вроде верховного дознавателя, но честные зельевары тут же заполонили двор, намереваясь доказать, что они ядовитыми составами не торгуют, и что их напрасно обвиняют в таких гадостных вещах.
А тот, кто мог бы поделиться информацией о покупках Эрвета-младшего, плавал в сточной канаве со вспоротым горлом, и отовсюду сбегались неприхотливые городские крысы, писком оповещая своих сородичей, что сегодня им предстоит чудесная трапеза.
Эсу корабль понравился, а Сколоту — нет. Внешне такой внушительный и надежный, изнутри он был изрядно потрепан — карадоррские империи воевали между собой, но никогда, никогда не затевали войну с Тринной, Мительнорой или архипелагом Адальтен, а Вьена не поддерживала связей со своими соседями по Великому Океану. Поэтому военные корабли, созданные для боя, оснащенные огневыми палубами и командой бывалых солдат, стали игрушкой господина императора — и летописцы насчитывали очень мало случаев, где хищные фрегаты и шхуны сопровождали торговые суда или перевозили к берегам соседних земель бодрую компанию послов.
Все, что находилось на борту — да и, признаться, вне борта, — провоняло рыбой. Без работы, желательно рискованной, солдаты заскучали, а потом как-то незаметно увлеклись рыбалкой, и теперь пожилой капитан больше волновался о выручке за улов, чем о плавании с лордом Сколотом. Тем не менее он заученно поклонился и сопроводил юношу в самую чистую из корабельных кают:
— Располагайтесь, мой господин. Уборкой занимается Брима, и если она случайно забудет о своих обязанностях, просто влепите ей хорошенькую затрещину.
Сколот рассеянно кивнул, спохватился и уточнил:
— То есть, по-вашему, я должен ударить женщину?
— Да какая она женщина, — отмахнулся капитан. — Обычная эльфийка из тех, прибрежных. Мы ее из жалости приютили, а она, неблагодарная, вечно бесится — мол, какого Дьявола я собираю пыль по всему кораблю, если я — воин? Представляете себе эльфийку-воина, мой господин? Если бы люди из Движения узнали, что у нас тут имеется подобная, они бы сожгли «Танец медузы» к чертовой матери, от греха подальше. Им ведь неугодны иные расы. Поэтому, — он почесал густую рыжеватую бороду, — мы и держим остроухую дуру в трюме, если приходится болтаться у берега.
Эс насторожился, но промолчал, а Сколот лишь отвернулся и велел капитану закрыть за собой дверь. Тот снова махнул рукой — мол, ваше дело, мой господин! — и покладисто выполнил его просьбу, напоследок оповестив, что ужин состоится в пять часов пополудни, а завтрак — на рассвете, и что камбуз, если угодно, поступает в полное распоряжение гостей корабля.
Эс похлопал юношу по худому плечу.
— Моя каюта — соседняя, — сказал он. — Условный сигнал — три коротких и два размеренных удара. Или, если хочешь, я могу подарить тебе запасной ключ…
Сколот вежливо улыбнулся, надеясь показать, что забота опекуна ему приятна. Шрам до сих пор доставлял юноше немало проблем, а порой — доводил до лихорадки и полубреда, поэтому чужое присутствие — и тем более чужая помощь, — могли понадобиться ему в любое время.
После приема в замке императора жить стало немного проще — обязательные высокие воротники сменялись воротниками вполне себе низкими, и швея Сколота радовалась, как девчонка, обряжая своего хозяина то в легкие летние рубахи, то в черные безрукавки. В такие дни рваная полоса незаживающей раны, больше похожая на дыру в груди, аккуратно перетягивалась чистыми белыми повязками, и юноша отчасти понимал, почему девушки в корсетах порой так бледнеют и стараются дышать пореже.
— Мне все еще… страшновато, господин Эс, — признался он, бросив походную сумку на стул. — Название шхуны словно бы намекает, что ей самое место в глубине океана, там, куда и свет солнца толком не попадает. Да и слухи о пиратах…
Теплая рука привычно потрепала его светлые короткие волосы, и Эс деловито, очень серьезно посоветовал:
— Не переживай, со мной ты вряд ли утонешь. Да и пираты, — он весело хохотнул, — будут в ужасе от меня расплываться, едва им приспичит проявить излишнее любопытство к «Sora ellet soara».
— Почему? — так искренне удивился юноша,
