Талер выдохнул, зачем-то отряхнулся, стряхивая с плаща пепел — и осторожно, едва ли не со страхом, поднялся на высокий порог.
Железо. До чего же, дьявол забери, отовсюду несет железом; я люблю этот запах, но сейчас — ненавижу больше всего.
Горели свечи. Кто из зажег: дети племени Тэй — или солдаты, чтобы сподручнее было убивать? Огоньки дрожали над пятнышками фитилей, катились по канделябрам желтые капли воска, и свет, рассеянный теплый свет ложился на груду мертвецов. Мужчина-храмовник, четверо Гончих, пожилая семейная пара, девушка в кольчуге и при мече… и девочка, девочке едва за десять, под изящной рукой растекается карминовая терпкая лужа, и белые, абсолютно белые волосы промокают в ней, как…
Рука дернулась. Заскребли по каменному полу аккуратно остриженные ногти.
Талер похолодел.
Обернулся.
Сорванные с петель тяжелые створки. Синяя океанская вода. Лодка.
Ногти отчаянно скребут по камню, будто надеются его сломать, но он слишком твердый, крепкий и холодный. У самых губ — озеро чужой крови, но видится не она, видится вовсе не она, видится, как…
…плетью повисла сломанная рука, он запрокинул бледное лицо, и слезы — жемчуг на его ресницах, жемчуг на его…
…дыра в боку, сквозь нее проступает зеленовато-серая светодиодная панель, а внутри — обугленные кости и ошметки разорванного легкого…
…объятие; он хочет дотянуться, дотронуться, но руки бесполезны, руки ему не подчиняются, он всхлипывает, как ребенок, и…
Такхи закричала.
И проснулась, потому что этот сон был невыносим.
Освободиться, выползти, подняться; до чего же затекли ноги, до чего же пропиталось кровью господина Гончего платье! И чьи-то ладони, чьи-то горячие ладони держат ее за локти, чей-то голос невнятно бормочет непонятные девочке слова. Она с трудом, с невероятным, непосильным трудом сосредоточилась — и осознала, что знает, что слышала, что заплатит за этот голос чем угодно. И жизнью, и душой, и… всем, что у нее вообще есть, потому что…
— Талер, — позвала она, жалея, что чертовы веки никак не открываются, что чертово тело как будто не ее. Слабость накатила внезапно и беспощадно, и она упала бы, если бы не его горячие, если бы не его живые ладони…
Только не сон. Пожалуйста, умоляю, только не очередной сон, не теперь, не здесь, не так…
Талер стоял на коленях посреди храма и держал на руках беловолосую девочку, «чистое дитя» племени Тэй. Но девочка была мертва, и пульс, мгновение назад столь явный и столь бурный, затих, будто его никогда и не было.
Ожидая своего командира, Лаур следил, как уходят из Вайтера повеселевшие солдаты. Уходят уже не стройными отрядами, а группами по пять-восемь человек; офицеры объявили, что следующий сбор состоится в конце августа у цитадели Астары, захватили наиболее доверенных лейтенантов и убрались.
Мародеры, с отвращением думал парень. Убийцы. Сволочи. Особенно легче ему от этих мыслей не становилось, потому что Лаур и сам, бывало, подбирал всякие полезные штуки в домах людей, перешедших дорогу Сопротивлению. Талер его за это не ругал, хотя в голубых глазах часто полыхало неодобрение; сам господин Хвет не взял бы чужую вещь, даже если бы умирал от голода.
Хотя — и во многом благодаря Шелю — он еще ни разу не мучился таким выбором.
Лаур ждал, тучи рассеялись, и заходящее солнце пламенело над карадоррскими пустошами, как огромный факел. Лужи подсохли и покрылись хрупкой хрустящей корочкой, дым уносило к северу, и частокол вокруг пепелища все еще грозно скалился. Откуда-то примчалась орущая воронья стая, и хрипловатое карканье множилось и повторялось над Вайтером, заменяя собой гортанные, протяжные стоны осиротевшего набата.
Талер явился в сумерках, и при взгляде на него Лауру стало жутко.
Вслед за Талером шла, вероятно, последняя пара удовлетворивших свои низменные потребности воинов. Они громко и нарочито радостно обсуждали атаку на землю «грешников», и Лаур беспомощно скривился, вообразив, как рассердится командир, как он развернется и врежет вон тому косоглазому парню прямо в челюсть, а его товарища уронит носом в грязь и вынудит растопить ее либо дыханием, либо…
— Я заключил, что он дохлый, но это же Тэй, — хохотал косоглазый, хлопнув приятеля по плечу. — Они спят куда больше, чем, забери их дьявол, живут. И пока спят, теряют все, как выразился капитан, живые качества: не дышат, и сердце у них не бьется, хотя внешне вроде бы нет ни единой чертовой раны. Грязная раса, единожды совершившая грех — это тебе не шутки.
— Ага, — пьяно хихикнул его товарищ. — Я тоже одну такую дохлую…
Услышав, что именно он сделал, спутник господина Хвета побелел и так сжал поводья, что их очертания красными полосами отпечатались на коже.
А Талер почему-то дернулся и замер, будто прикованный к Вайтеру цепями. Что-то очень тихо произнес, развернулся… и пошел обратно, минуя пару солдат, а потом и побежал, спотыкаясь, ругаясь и не оглядываясь.
Лодки горели.
Он беспомощно помялся на берегу, как ребенок, потерявший монетку. На кой черт было поджигать лодки, если детям племени Тэй они все равно больше не пригодятся? Пускай бы гнили, пускай бы стояли под ливнями, снегами и ветрами — может, и понадобились бы мародерам из тех, кто не влился в армию, но шастал у рубежей и прикидывал, будет ли чем поживиться после трех тысяч малертийских воинов.
Девочка. Девочка из храма жива, а он, Талер, бросил ее по ту сторону пролива, без еды, пресной воды и способов перебраться на континент. И себя тоже лишил такого способа, пока шлялся по наиболее представительным домам и собирал информацию. Лучше бы не собирал, на кой она ему нужна, если от нее волосы начинают шевелиться на голове? В такую не посвятишь ребят из Сопротивления, такой не будешь гордиться и хвастаться, что она у тебя есть; напротив, единожды прочитав содержимое старых запыленных свитков, Талер их поджег и старательно размазал пепел по сырому земляному полу. Такая не должна никому достаться, не должна достаться людям из Движения.
Он тяжело вздохнул.
Он знал, на что ему придется пойти, но совсем не радовался этому исходу.
Расшнуровать и отбросить подальше от обрыва ботинки; избавиться от плаща, он потянет господина Хвета ко дну быстрее, чем пирсы окажутся позади. Прямо сказать, плащ утопит его под ними же, а Талеру останется лишь безысходно провожать голубым взглядом поверхность, далекую и неумолимую, как небо — если глядеть на него с земли.
Вода была — ледяная.
Она обожгла босые ноги Талера, и Талер зашипел, как потревоженный соседскими детьми кот. Она за короткий миг выжала из него все жалкие крупицы тепла, сохраненные
