— А в целом, — говорил мужчина, — если Его императорское Величество прикажет мне явиться на фронт, я, конечно, явлюсь. И сыновья мои тоже явятся, и племянники, и старший брат. Мы не трусы, господин Сколот. Мы знаем, что иногда людям приходится воевать. Пускай не ради великих целей. Я не герой и, скорее всего, не буду героем. Я пойду ради жены, ради дочери, ради своего дома. Ради этой лавки, куда люди приходят за чудесными книгами. Ради этой лавки, куда время от времени так неизменно приходите вы. Ради улиц и площадей Лаэрны, где я родился, вырос и добился… не то, чтобы успехов, но какой-то стабильности, какого-то постоянства. Я пойду ради места, где я был счастлив. Ведь если оно достанется врагу, то испортится, сломается, загниет. Понимаете?
Юноша понимал. На словах — понимал, но эмоции, звеневшие в голосе господина Кримора, были ему недоступны.
Попрощались уже в сумерках. Торговец книгами проводил Сколота до двери и с рук на руки сдал неприметным солдатам; те явно обрадовались. Поди постой у чужого порога целый день, пока твой подопечный болтает с каким-то книжным червем! Это и скучно, и зябко, и голодно, и неудобно, тем более что поблизости полно темных переулков, откуда может в любую секунду выскочить убийца.
На Фонтанной площади какая-то старуха доказывала своему внуку, что нельзя подбирать яблоки, выпавшие из чужого кармана. Внук морщился и ругался, но ругался вяло и сонно, будто его только что разбудили. Мутноватые синие глаза чем-то не понравились лорду Сколоту, и он остановился, надеясь угадать, что его смущает, в жалких десяти шагах от старухи.
Иная старуха не заметила бы, что за ней следят, даже если бы шпион стоял в ее собственной тени и рассеянно грыз, допустим, кукурузу.
Эта старуха обернулась, подозрительно сощурилась — и просияла:
— А-а-а-а, мой дорогой, мой талантливый мальчик! Ты еще помнишь старенькую Доль? Старенькая Доль однажды спасла тебя от болезни, да, да. Ты умирал у красивой девочки на руках, и красивая девочка была готова заплатить чем угодно, лишь бы я отобрала тебя у смерти. Видишь, какая чудесная цена? Посмотри, старенькая Доль не шутит. Эдлен, будь любезен выпрямиться, когда тебя оценивает старший брат!
«Внук» старухи повиновался, но движение было кукольное, зловещее. Он вроде бы смотрел на Сколота — и в тот же миг Сколот не испытывал никаких сомнений в том, что на самом деле мальчик его не видит.
— Но мама говорила… моя сестра…
— Это мелочи, дорогой, — ласково сообщила старуха. — Если имеешь дело с кем-то, кто еще не родился, исправить его тело — задача невероятно легкая. Старенькая Доль жаждала получить сына — и получила. А еще старенькая Доль, — она вытащила из-под шали цепочку с медными звеньями, — получила вот это. А вместе с ней это получили все имперские ювелиры. Мой дорогой, мой талантливый мальчик здорово им помог, я права, Эдлен? Не молчи, мой сладенький, используй свои чертовы голосовые связки…
Синеглазый ребенок облизнул пересохшие губы, сплошь покрытые узкими красноватыми трещинами. Обветрились, подумал Сколот, надо же, как сильно обветрились — как будто он половину мира пересек…
— Вы… правы, — с усилием выдохнул мальчик. — Вы… бесконечно… правы.
Кукла, убедился юноша. Красивая, но бесполезная кукла; старуха, наверное, подумала так же, потому что размахнулась и ударила «внука» по лицу:
— Эдлен, приди в себя!
Цепочка мотнулась. Черный камень с витиеватыми бирюзовыми прожилками взлетел — и снова опустился на шаль, посверкивая в свете факела, зажженного у стены таверны.
«Драконья слеза», отметил про себя Сколот. Такая же, как на кольце, подаренном госпоже Эли. «Драконьи слезы» добывают в империи Ханта Саэ, под водой, добывают уже семнадцать лет.
Семнадцать лет…
Камень притягивал. Камень манил; юноша двинулся к старухе, и она небрежно сняла «драконью слезу» с цепочки.
— Знаешь, что это?
— Да, — согласился Сколот. — И… нет.
— Твои чувства. — Старуха криво, нехорошо усмехнулась. — Ты умирал, и твоя мать принесла тебя в хижину старенькой Доль, чтобы старенькая Доль помогла. Я забрала у красивой девочки Эдлена. А у тебя — твои чувства. Твои добрые чувства. Гляди, — камень продолжал мягко, нежно сиять в ее морщинистых пальцах. — Гляди. Это — твоя любовь. Твоя привязанность. И надежда. И веселье. И смех.
Пальцы разжались.
…она падала очень медленно. Так медленно, что, будь Сколот менее потрясен, он бы успел ее уберечь. Успел бы ее поймать.
Она треснула и рассыпалась — мелким блестящим порошком.
Старуха взяла мальчика под локоть и покинула Фонтанную Площадь, а Сколот стоял, не ощущая времени, час или два, стоял и смотрел на разбитую «драконью слезу».
На свою погибшую надежду.
И на свой смех.
========== 13. Именем твоим ==========
Болел шрам.
Да. Это было самое сильное чувство — резкая, упрямая боль от виска вниз по скуле, неприятный скребущий звук, словно мышь пытается выгрызть и выцарапать выход из комнаты.
Или — вход в нее.
— Дирижабли умеют летать по небу… как птицы…
На переносице — черная в синеву клякса.
— Шель, а ты… ну, имеешь представление… о том, что такое ДНК?
Чей-то растерянный выдох.
— А… железная дорога, Шель?
Он не видел, но знал, что на столе погасла одинокая тонкая свеча. Погасла, удрученная весом желтого пахучего воска. Воск очень красиво ложится каплями на кожу, растекается по ладони, горячий лишь в первые секунды. А потом — теплый, согревающий, как маленькое солнце, обреченное вскоре умереть.
Свеча горела не только в кабинете. Свеча горела и на вершине замковой башни, на Келеноре, юго-западном острове архипелага Адальтен. И там же сидел невысокий, хрупкий, изящный паренек с огненно-красным ореолом вокруг лица — то ли волосы, то ли искры. И глаза — ярко-зеленые, с вертикальными, острыми зеницами, похожими на лезвия.
Перед ним стояла шахматная доска. На низком столике, замысловато украшенном резьбой. Фигурки россыпью расположились по центру — черные фигурки, а белые строем погибших солдат замерли под локтем высокого сероглазого человека, чьи белые пряди госпожа Арэн собрала в короткую, но очень аккуратную косицу.
— Ваш ход, уважаемый господин Элентас, — мягко произнес он. — Может, вы еще сумеете спасти короля?
Паренек улыбнулся. Он обладал какой-то странной, какой-то необычной красотой, и эта красота завораживала, тянула к нему, словно бы канатами. Потрясающие черты. Потрясающие цвета.
Потрясающая улыбка.
— У меня есть, — паренек посмотрел господину Лерту в глаза, — интересное предложение для, извините, черного генерала. Если черный генерал его примет, то независимо от исхода окажется, что я победил.
Гончий любопытно сощурился:
— Ну-ка?
—
