— Что смешного? — спрашивает он, по-дружески толкая меня в бок.
— Ничего. Просто подумала о кое-чем глупом. Как бы то ни было, это круто. У вас с твоей мамой общие интересы. А что на счет твоего отца?
— Мой отец, — он копирует мой мрачный тон, — зовется просто папой, и он адвокат по разводам. И, ты делаешь это снова, чаровница. Я болтаю без умолку, а ты ничего не сказала, как обычно. Я должен быть осторожным рядом с тобой, чародейка.
— Чародейка, сирена. Если бы ты местами не добавлял «Лиззи», я бы поклялась, что ты забыл мое имя.
— Я знаю твое имя, Элизабет, но по причинам, которые ты все еще мне не назвала, оно тебе не нравится. Но тебе, кажется, нравится «Лиззи», поэтому я зову тебя так.
Я наклоняю голову и ухмыляюсь.
— Правда? Ты прочитал это по звездам?
Он ухмыляется в ответ, его пылкий взгляд темнеет, а краешек его рта ехидно изгибается.
— Лиззи, — шепчет он.
Мои губы раскрываются, еле ощутимый вдох щекочет их, мое сердце колотится как сумасшедшее.
— Что? — я выдыхаю.
— Вот почему я знаю, что тебе это нравится. Об этом говорит твое тело каждый раз, когда я зову тебя Лиззи. Есть вещи, которые даже ты не можешь скрыть.
Я устремляю взгляд вниз, неловко ерзая. Дело не только в том, что именно он говорит, понимая меня лучше всех, но и в том, как он произносит это — глубоким, приглушенным голосом с хрипотцой, пропитанным сексуальностью. Это взывает к моим самым скрытым глубинам и молит о проявлении женщины внутри меня.
— Нравится ли мне, когда ты зовешь меня сиреной? — шепчу я.
Он слабо смеется, в одно движение пододвигается ближе и усаживает меня к себе на колени.
— Ты любишь это. Ты любишь то, как я называю тебя, и ты любишь осознание того, что влияешь на меня подобно сирене.
Я помню краткий разговор, который у нас был до этого, но в данный момент, и не только потому, что я действительно могу слушать его вечность, я хочу услышать всю историю, и почему он так обращается ко мне. Предположительно, что-то связанное с рыболовной экспедицией, но все же я хочу узнать больше.
— Расскажи мне снова историю про сирен, только на этот раз действительно расскажи, — вкрадчиво произношу я.
Нежное прикосновение его теплой руки к моему колену заставляет меня остро осознать, где я нахожусь прямо сейчас, не имея возможности встретиться с ним глазами. Но он дает мне этот способ защиты, просто накрывая мою голову своей рукой и опуская ее на свое плечо.
— В греческой мифологии сирены были богинями моря с неотразимой внешностью, завлекающие моряков своими песнями на смерть.
Эту часть он мне рассказывал.
— То, что ты делаешь со мной, твое пение, твоя улыбка, притягательный взгляд, я очарован, готов продать душу, чтобы познать больше. Я не могу дождаться, чтобы услышать, что ты произнесешь в следующий раз, что ты наденешь на следующий день, что заставит тебя улыбнуться и рассмеяться. Я вижу, как ты любишь и заботишься о Коннере, Ретте и остальных, и все, что я могу сделать — это завидовать им и пытаться понять, как ощутить эту любовь Лиззи на себе. А затем позволить мне ответить тем же.
Эту часть он мне не рассказывал, рада, что спросила.
Никаких шансов, что это реально. Я не излучаю ничего, что «завлекает» мужчину, особенно такого великолепного, доброго, искреннего и талантливого. Я дошла до резко выраженных галлюцинаций, но молюсь, чтобы это не прекращалось.
— Лиззи, посмотри на меня, скажи что-нибудь. Пожалуйста, скажи, что я не одинок и не схожу с ума. — Это я сумасшедшая, разве он этого не знает? Никогда не чувствовала себя настолько потерявшей контроль, смущенной и готовой прыгнуть с самого высокого обрыва вместе с ним. Сумасшествие. — Лиззи?
— Ты даже не знаешь меня, — бормочу я, опустив взгляд.
— Я знаю твое сердце и твой нрав. Я знаю, что во все, чтобы ты не делала, ты погружаешься с головой, особенно, если это касается любви к кому-нибудь. Я знаю, ты желаешь, чтобы тобой дорожили и заботились, но никогда не попросишь об этом. И я отчаянно хочу узнать остальное.
— Мне не нравится имя Элизабет, потому что так меня зовет отец, а я его ненавижу. Я не хочу, чтобы он находился рядом с Коннером, но по закону, я не могу помешать этому.
Это желание появилась из ниоткуда, но я открылась Кэннону гораздо больше, чем за два года терапии.
— Ты маленькая драгоценная штучка.
Он зарывается лицом в мои волосы, ритмично и медленно вдыхая.
— А теперь, сделай большой глубокий вдох, вдох для меня, — мы делаем синхронный вдох, — и выдох для себя. — Он оборачивает руки вокруг моей талии, не слишком сильно, но это говорит о том, что он меня понял. — Почему ты ненавидишь своего отца? — спрашивает он так спокойно и просто, будто интересуется, какую пиццу я хочу заказать.
Удивительно, но это успокаивает меня и побуждает произнести ответ так же легко.
— Он стандартный нарцисс. Классический случай социопатии.
Я ощущаю и слышу, как он резко всасывает воздух; ага, довольно серьезное обвинение. Но как это ни печально, это правда. Он видит, насколько такая драгоценность, какой он меня считает, наполнена ненавистью.
— И почему ты так считаешь?
Наконец я встречаюсь с ним взглядом впервые за наше так называемое свидание.
— А ты уверен, что это твоя мама — психотерапевт?
— Несомненно, — он наклоняет голову и целует меня в кончик носа, прежде чем я успеваю понять, что произошло. — Теперь продолжай, чаровница. Я не клюну на удочку в этот раз.
— Мне нравится «сирена», а лучше «Лиззи». Чаровница звучит, как зло.
— Возьму на заметку, — подмигивает он. — Хотя ты накладываешь чертовски мощное заклинание.
Я верчусь у него на коленях, чтобы устроиться удобнее, и он тихо стонет.
— Ох, прости, — бормочу я. — Я сделала тебе больно?
Я начинаю слезать с него, но он в одно мгновение снова хватает меня обеими руками.
— Ты не сделала мне больно. Но ты должна перестать извиваться, — уверяет он меня, хотя его заявление звучит довольно напряженно.
— Почему бы мне просто не переместиться? Я не…
— Лиззи, пожалуйста, сиди смирно, — он закрывает глаза, запрокидывая голову к
