— Значит, всё кончено, — сказал мне Финан.
Я понимал, как тяготит его моё внезапное решение идти на запад в Лунден вместо возвращения в Беббанбург, на север.
— Кончено? — переспросил я.
—Люди Этельстана сейчас в Лундене. Мы присоединяемся к ним. Выигрываем сражение. Убиваем Этельхельма. Идём домой.
Я кивнул.
— Надеюсь.
— Люди тревожатся.
— Насчёт сражения?
— Насчёт чумы, — он перекрестился. — У них есть жёны и дети, я и сам беспокоюсь.
— Нет в Беббанбурге чумы.
— Чума на севере. Кто знает, как далеко она распространится.
— Болтали, что чума была в Линдкольне, — ответил я, — а это далеко от Беббанбурга.
— Это слабое утешение для воинов, беспокоящихся за свои семьи.
Я пытался не обращать внимания на слухи о чуме. Это просто слухи, они часто врут, а когда король умирает, возникает множество слухов. Однако Сигтрюгр предупреждал, что в Линдкольне зараза, а другие говорили, что на севере мор. Финан прав, что напомнил об этом. Мои люди хотят вернуться к семьям. Да, они пойдут за мной в бой и драться будут как демоны, но беда, грозящая жёнам и детям, для них важнее любой моей клятвы.
— Передай им, что скоро они будут дома, — сказал я.
— Как скоро? — Финан требовал уточнения.
— Дай мне сначала узнать новости в Лундене, — ответил я.
— А если Этельстан там? А если он захочет, чтобы ты выступил вместе с ним?
— Тогда я пойду с ним, — невесело ответил я. — А ты поведёшь Спирхафок домой.
— Я?! — В голосе Финана прозвучала тревога. — Нет! Им и Берг может править.
— Берг может им править, — согласился я, но ты будешь командовать Бергом.
Я знал, что моряк из Финана никудышный.
— Никем я не буду командовать! — возмутился он. — Я останусь с тобой.
— Ты не должен...
— Я давал клятву тебя защищать! — перебил он.
— Ты? Я никогда не просил у тебя никаких клятв!
— Не просил, — признал он. — Но всё же я поклялся тебя защищать.
— Когда? — спросил я. — Не помню никакой такой клятвы.
— Я дал её пару мгновений назад и теперь, как и ты, тоже связан дурацкой клятвой.
— Я освобождаю тебя от любых клятв...
— Кто-то же должен позаботиться, чтобы ты остался в живых, — перебил он меня. — Похоже, Господь велит мне уберечь тебя от того ячменного поля.
Я коснулся молота, пытаясь убедить себя, что принял правильное решение.
— Нет в Лундене ячменных полей, — сказал я Финану.
— Это верно.
— А значит, дружище, — я тронул его плечо, — мы выживем и вернемся домой.
Я прошёл на корму, где заходящее солнце отбрасывало в воду длинную тень корабля, и уселся на ступеньку низенькой лестницы, ведущей на рулевую платформу. На север пролетел лебедь, и я лениво подумал, что это знамение, и нам тоже нужно на север. Но были и другие птицы, другие знаки. Иногда непросто понять, чего хотят боги, но даже зная это нельзя быть уверенным, что они с тобой не играют. Я снова тронул свой молот.
— Веришь, что это имеет силу? — спросил чей-то голос.
Оглянувшись, я увидел Бенедетту, её лицо укрывал надвинутый капюшон.
— Верю, что боги имеют силу, — ответил я.
— Бог один, — настаивала она.
Я пожал плечами, слишком устав для спора. Бенедетта смотрела на медленно проплывающий мимо берег Истсекса.
— Мы плывем в Лунден? — спросила она.
— Да.
— Ненавижу Лунден, — с горечью произнесла Бенедетта.
— Его есть за что ненавидеть.
— Когда явились работорговцы... — начала она и умолкла.
— Ты говорила, тебе было тогда двенадцать?
Она кивнула.
— Я должна была выйти замуж тем летом. За хорошего человека, за рыбака.
— Его они тоже убили?
— Они всех убили! Сарацины! — Она с отвращением выплюнула это слово. — Они убивали всех, кто оказывал сопротивление, и тех, кого не хотели брать в рабство. Меня хотели. — В её последних словах звучала страшная ненависть.
— А кто это — сарацины? — Я с трудом выговорил незнакомое слово.
— Люди из-за моря. Некоторые даже живут на моей земле. Они не христиане. Они дикари!
Я похлопал по ступеньке рядом с собой. Она поколебалась, но села.
— И ты попала в Британию? — мне было интересно.
Некоторое время Бенедетта молчала, потом пожала плечами.
— Меня продали, — просто сказала она, — и повезли на север, я не знала куда. Мне говорили, что это ценится, — она коснулась пальцем своей кожи, чуть отливающей золотом в сумерках. — На севере, где кожа у людей бледная, как молоко, это стоит денег. На севере меня продали во второй раз. Мне всё ещё было двенадцать, — она сделала паузу, чтобы взглянуть на меня, — но я уже была женщиной, не ребёнком.
В её голосе слышалась горечь. Я кивнул в знак понимания.
— Спустя год меня продали снова, — продолжила она. — Одному саксу в Лундене. Работорговцу. Он заплатил кучу денег. — Она говорила так тихо, что я едва слышал. — Его звали Гуннальд
— Гуннальд, — повторил я.
— Гуннальд Гуннальдсон.
Она смотрела на северный берег, где к самой воде спускалась деревушка. Ребёнок махал с разрушающейся пристани. Я наблюдал, как вёсла ныряют в воду, толкают и медленно поднимаются из воды, роняя с длинных лопастей капли.
— Они привезли меня в Лунден, где продали рабов, — продолжила
