— Я рад это слышать, — я бросил меч Гуннальда Финану, потом извлёк из ножен Осиное жало и протянул рукоять Бенедетте. — Вот, с этим ты управишься легче.
— Благодарю, — отозвалась она.
Отец Ода начал говорить что-то, но посмотрел мне в лицо и раздумал.
— И напоследок, — сказал я, оборачиваясь к стоящему на коленях Гуннальду, и через голову стащил с него разорванную кольчугу, на нём осталась только рубаха из тонкой шерсти.
Когда на лице не оказалось кольчуги, и Гуннальд снова смог видеть, он ахнул — Бенедетта сбросила капюшон. Он что-то забормотал, потом увидел ненависть в её лице, клинок в руках, и бормотание перешло в стон.
— Ну, думаю, вы знакомы, — заметил я.
Губы Гуннальда ещё шевелились или дрожали, но теперь уже беззвучно. Бенедетта повернула в руке клинок, чтобы свет из маленького окошка блеснул на стали.
— Нет, господин! — сумел выговорить Гуннальд, отползая назад.
Я пнул его, и он замер, потом опять застонал и обмочился.
— Porco! Свинья! — Бенедетта плюнула в него.
— Отец Ода, идём вниз, — сказал я. — Видарр, ты остаёшься здесь.
— Конечно, господин.
— Не вмешивайся. Просто смотри, чтобы это был честный бой.
— Честный бой, господин? — изумился Видарр.
— У него член, у неё меч. По-моему, честно, — я улыбнулся Бенедетте. — Можешь не торопиться. Мы подождём. Идём, Финан! Ты, девочка! — Я перевёл взгляд на постель. — Оделась? — Она кивнула. — Тогда пошли!
На стойке перил висел на гвозде свёрнутый кнут из плетёной кожи. Я взял его в руки и увидел на кончике запекшуюся кровь. Я бросил кнут Видарру и пошёл вниз.
А Бенедетту, Видарра и Гуннальда оставил на чердаке.
И Гуннальд завопил прежде, чем я дошёл до среднего этажа.
— Церковь не одобряет рабовладение, господин, — сказал мне отец Ода, когда мы спустились вниз.
— Однако я знал церковников, которые владели рабами, — ответил я.
— Это неподобающе, но Священное Писание не воспрещает.
— Ты о чём, отче?
Он содрогнулся от очередного крика, который звучал ужаснее всех, что мы слышали, пока спускались по лестнице.
— А молодец девчонка, — пробормотал Финан.
— Месть должна исходить от Бога, — пояснил Ода, — и только от Бога.
— Твоего бога, — резко ответил я.
Он опять содрогнулся.
— Апостол Павел в послании к римлянам говорит, что мы должны оставить возмездие Господу.
— Твой господь не спешил мстить за Бенедетту, — сказал я.
— А жирный ублюдок этого заслуживает, отче, — вставил Финан.
— В этом я не сомневаюсь. Но подстрекая её на это, — теперь он посмотрел на меня, — вы подталкивали её совершить смертный грех.
— Тогда ты можешь отпустить ей грехи, отче, — оборвал его я.
— Она слабая женщина, — продолжал Ода, — и я не стал бы обременять её слабость грехом, который разлучает её с благодатью Христовой.
— Она сильнее, чем ты думаешь, — возразил я.
— Она женщина! — не согласился он. — А женщины — слабые создания. Это моя вина. — Он встревоженно умолк. — Мне следовало остановить её. Если тот человек заслуживал смерти, он должен был принять смерть не от её руки, а от твоей.
Разумеется, он был прав. Я не сомневался, что Гуннальд заслужил смерть множеством преступлений, но то, что я сейчас допустил на чердаке работорговца — жестоко. Я приговорил его к долгой, мучительной и страшной смерти. Я мог бы удовлетвориться быстрым убийством, как много лет назад с Хальфданом, но выбрал жестокость. А почему? Потому что знал — этот выбор понравится Бенедетте. Раздался ещё один крик, затих и раздался снова.
— Не подобало тебе, — продолжал отец Ода, — подвергать подобному риску душу смертной!
Он говорил с такой горячностью, что я подумал — этот священник-дан увлечён Бенедеттой. От этой мысли во мне вспыхнула ревность. Она прекрасна, бесспорно прекрасна, но есть что-то мрачное в её красоте и есть гнев в душе. И я сказал себя, что с помощью Осиного жала она избавляла себя от этих теней.
— Ты помолись за неё, отче, — сказал я, чтобы положить конец разговору, — а я пойду смотреть корабль, который повезёт нас домой.
Я вывел Финана на свет раннего утра. Вопли Гуннальда смолкли, самыми громкими звуками теперь были крики чаек, роящихся над тушей, выброшенной на дальний берег Темеза. Небольшой ветерок, слишком слабый, чтобы пригодиться моряку, нагонял рябь на реку. Гуннальд, пока был жив, владел двумя пристанями, обе были защищены бревенчатыми заборами. Его корабль стоял возле левой — длинный крутобокий корабль, построенный для дальних походов. Он казался тяжёлым. Доски тёмные, цветом почти как смола, ближе к днищу нарос толстый слой водорослей. Парус лежал свёрнутым во дворе, но весь драный и в птичьем дерьме. Подойдя ближе к гавани, я застыл. Финан остановился рядом со мной, выругался, а потом захохотал.
— И вот это мы поведём в Беббанбург?
В обширном чреве корабля плескалась вода. Оказалось, что чернота на досках — не смола, а гниль. Полдюжины вёсел годились разве что на дрова — кривые, с разбитыми лопастями. Чайки кричали над моей головой. Я ступил на гребную скамью, которая угрожающе заскрипела, и ткнул корпус корабля Вздохом змея. Острие клинка вошло в дерево, словно в гриб. Этому кораблю не пересечь даже реку, не говоря уж о том, чтобы везти нас домой, в Беббанбург.
Я захватил развалину.
— Быстрее будет добраться до Беббанбурга вплавь, — ухмыльнулся Финан.
— Может быть, и придётся, — мрачно ответил я. — Это я виноват. Надо было посылать на разведку Осви. Не мальчика.
— Думаю, этот корабль с места не сдвинется, — отозвался Финан.
Я вылез обратно на пристань и поглядел мимо бесполезного корабля, на дальний пустой причал.
— А Бенедетта сказала, что у него было два корабля.
Финан проследил за моим взглядом и пожал плечами.
— Раз второго корабля нет, от него и толку нет,
