- Это город?
- Не торопись судить, - ответил он, - еще мы слишком далеко, а неясный образ способен разум обмануть. Скоро ты поймешь свою ошибку. Приободрись!
Мы зашагали шибче. Учитель, видно, пристыдясь надменности своей, взяв меня за руку, мягко произнес:
- Уже сейчас я объясню: пред нами не башни, а строй гигантов. Они в колодце стоят, вкруг жерла. Все что ниже их пояса, превращено в ограду.
С каждым новым шагом возрастал мой ужас: действительно -- те самые гиганты, обруганные мифами наших предков! Монстры, намеревавшиеся небо захватить и молниями Зевса низвергнутые. Я различал их лица, видел изгибы тел. "Rafel mai amech Izabi almi", - прохрипел один из них.
- Ты лучше дуй в свой рог! - Воскликнул Вергилий: - Через него, может, и выдуешь из себя свою злобу. Эх ты, дух мятежный...
- Это царь Немврод, - невозмутимо объяснил мне Вергилий, - тот самый, на ком лежит вина за то, что в мире человеческом столь много языков. Мы только время понапрасну потратим, если возле этого долдона задержимся. И он здесь никого не понимает, и мы не различим смысла его речей.
Мы повернули влево, и скоро подошли к громиле гораздо большему. Правая рука гиганта была как бы насильно вывернута к спине, левая же прижита к животу, сам же богатырь окручен громадной цепью.
- Тот самый Эфиальт, - сказал Учитель, - который ради власти вступил в сражение с верховным богом. Этот дурень был вожаком гигантов, вот его и заковали, чтоб больше не посягал.
- А есть здесь тот самый сторукий Бриарей, - спросил я у Вергилия, - так красочно описанный тобою в "Энеиде"?
- Тот -- далече отсюда, и его тоже сковали, да и лучше на него не смотреть: слишком страшен ликом. Зато невдалеке -- Антей. Его ручищи от цепей свободны, он понимает речь и сам может разумно говорить. Он-то и опустит нас в Пропасть порока.
Тут твердь затряслась под нами: то содрогнулся Эфиальт. Конечно, если б я был один, от страха сердце мое разорвалось бы, но со мною был мой Вергилий. Мы повернули дальше, выйдя к Антею. К этому громиле учитель обратился довольно уважительно, между прочим, заметив, что если бы Антей участвовал в той битве гигантов и богов, неизвестно еще, кому бы достался мир земной. Само собою, поэт умасливал верзилу, чтобы тот нас спустил. Так же учитель обещал Антею, что его спутник -- то есть, я -- преподнесет бесценный дар. Я смотрел на скорченное лицо поверженного сына Земли и видел, что тот недоволен. Поэт добавил, что Тифей и Титий далеко стоят и не увидят. Гигант, вздохнув, к нам протянул свои громадные ладони.
Вергилий, обхватив меня, приказал зайти. Я в этот миг припомнил, что в столь опасный путь пустился вовсе не по своему капризу. Очень быстро рука гиганта нас опустила в провал. Едва мы выскочили, ладонь взлетела ввысь. Мы же остались на самом что ни на есть дне Мира, у ступней великана. Вдруг я услышал злобный окрик:
- Полегче, черт тебя дери! Ты почти что на головы нам встал...
Наконец я разглядел, что мы стоим в замерзшем озере, а под нами души, посиневшие от стужи. Изо льда торчал лишь лица, повернутые к свету. Оглядевшись, я двоих узнал. Их головы соединились, а волосы слились в единый ком; как будто в злобе двое боднулись -- так и застыли. На земле они были родными братьями, но взаимная вражда довела их до мерзкого: поубивали они друг друга. Тени плакали, но слезы тут же превращались в ледяные камушки, со звоном падавшие на зеркало, мрачнее которого трудно и представить.
Я видел сотни лиц, торчащих изо льда, и все они подобны были мордам паршивых псов. Вот ты каков, Коцит... Мы продвигались к центру и меня все больше охватывала дрожь. Так случилось, что -- то ли случайно, то ли по провидению -- одну их харь ногой ударил я в висок.
- Чего дерешься! - вскрикнул дух беспомощный. Уж не пришел ли ты мне отомстить за Монтаперти...
О, Господи... мне стало немного стыдно за свою неловкость и я проговорил:
- Кто ты...
- А ты-то кто, - дерзко парировала тень, - и по какому праву топчешь лица в нашем Антеноре! Неужто живой...
- Да, я покамест жив. Но назови себя, дабы я потом увековечил твое имя.
- Лучше уйди, ты меня перехитрить пытаешься. Нашел, чем мне польстить в нашем болоте заледенелом.
Я взъярился. Схватил несчастного за волосы и крикнул:
- Тотчас назови себя, иначе без шевелюры останешься!
- Это нечестно, - упорствовала тень, - тем паче не скажу -- хоть изувечь.
Внутри меня вскипело все: я несколько клоков и правда выдрал, а он не признавался, только выл. Но я своего добился -- наконец несчастная душа воскликнула:
- Бокка! Бокка я. Душу не рви уже, челюсть всю мою разбил о лед. Вот разгавкался...
Боже праведный! Это же тень Бокки дельи Абати, того самого предателя, отрубившего руку нашему знаменосцу в решающий момент битвы при Монтаперти!
- Заткни поганый рот, паскуда! - Я был полон праведного гнева: - Знай: подлость твою теперь навеки закреплю.
- Ступай себе, но и не соври, - спокойно произошла тень предателя, - не забудь рассказать и про других, здесь заключенных в вечной стуже...
Бокка назвал мне имена других предавших Родину. Таких хватало в любые времена. Поговорил я и с тенью графа Уголино, которого противники заточили в башню вместе с двумя сыновьями и двумя внуками, и всех заморили голодом. Здесь он мерзнет вместе со своим главным врагом, архиепископом Руджери. Уголино поведал мне о том, насколько страшна была его смерть. Сердце мое разрывалось, но надо отдать должное: граф, несмотря на мученическую гибель, сюда влип за то, что не выполнил свой долг перед Отечеством. Казнь же Руджери вдвойне страшнее -- ведь он предал сообщника...
...Мы вступили в третий пояс девятого круга: там души грешников в лед вмерзли, лежа навзничь. Слезы их тут же твердеют от холода, не давая плакать, а боль уходит внутрь, так и не излившись. Дул ветер. Я удивился: движенье воздуха возможно лишь когда Солнце нагревает пар, здесь же нет ни влаги, ни Светила. Учитель обещал:
- Скоро
