Я схватился за куст терновника -- и тут же раздалось:
- Ой! Больно... - Но я уже успел надломить веточку: из раны кровь закапала и тот же голос запричитал: - Не издевайся, милость прояви. Когда-то мы были людьми, теперь же удостоены участи печальной. Даже души гадов больше сожаления способны пробуждать.
Я отпрянул невольно, вглядываясь в заросли зловещие, а тень Вергилия произнесла:
- Помнишь мое сказанье про Энея во Фракии, так же ветвь сломавшего и кровь увидевшего? Но здесь я виноват, что тебя не предупредил. - И, обратившись к дереву: - Кем ты был при жизни? Возможно, тебя добром припомнит это человек, когда вернется к смертным.
- Хорошо, - сказало дерево, - скрывать не буду. Звали меня Пьер делла Винья и я сберегал ключи милости и немилости самодержца Федерика. Я строго хранил все его тайны, сил и тщаний своих не щадя, но стал жертвой зависти со стороны придворных. Из-за интриг я впал в немилость императора и был низвергнут, ослеплен, унижен. Я решился наложить на себя руки, дабы от мучений спастись. В итоге, правым будучи, стал неправ. Клянусь корнями, я до конца был верен долгу и господину истово служил! Выйдя к поверхности, скажи живущим, что чести я не попрал.
- Скажи-ка, - обратился Вергилий к дереву, - как душа становится растением в столь скорбном месте? И есть ли возможность освободиться из плена этого...
- Ответ таков, - вздохнуло дерево, - если душа решается в силу обстоятельств порвать оболочку тела своего, Минос отправляет ее сюда, в седьмую бездну. Упав зерном, душа здесь прорастает, а, когда окрепнет, злые гарпии питаются листвой, тем самым причиняя боль. В Судный День мы все отправимся за нашими телами -- теми самыми, что сами умертвили. И развесим оболочки на своих ветвях.
Больше ничего не сказало дерево, когда-то бывшее послушным царедворцем и совершившим только лишь один проступок: лишило тело жизни, дабы избавиться от мук. Тут наши взоры привлекла пара из двух нагих теней, бежавших через дебри. Одна кричала:
- Где ты, окончательная смерть! Явись скорее, больше не могу-у-у!..
Второй мычал что-то неразборчиво, похоже у него уже не оставалось сил. За ними поспешали псы, рыча и скрежеща клыками. Второй свалился -- и тут же прирос руками к дереву. Собаки вцепились в жертву и принялись со злостью рвать ее на части. Мой учитель хладнокровно подвел меня к тому, что теперь уж слишком мало напоминало человека. Тень корчилась и мерзостно хрипела:
- О, Джакомо... как скверно защищаться мной, разве я виновен в том, что твоя жизнь была нехороша...
- Кем ты был? - спросил учитель мой у страждущей души.
- Сгребите листья ближе к моим ногам, - простонал несчастный, - хоть немного облегчите мои страдания. Если вы уж прорвали вековую тьму, чтобы увидеть этот прах, скажу. Я жил в городе, который ради Иоанна Крестителя забыл былого заступника. Теперь Марс, бог язычников, мстит моей Флоренции своим искусством. Наверное, если бы частица идола не была сохранена на берегу родной Арно, напрасно город возродили после Аттилова погрома. Что до меня, я сам же и виноват: не стоило мне отнимать у самого себя же земную жизнь...
Я сгреб листву поближе к этой разнесчастной тени. Мы с учителем двинулись сквозь лес самоубийц и скоро вышли к голой местности; Вергилий сообщил, что это -- третий пояс.
Песок был черен. В глубине пустыни виднелись толпы душ, все были совершенно голы. Одни в истерике неистово крутились, другие скорчившись сидели, иные -- лежа верх лицом, горько рыдали. Провожатый объяснил: первые -- мужеложцы, вторые -- лихоимцы, третьи -- богохульники. Больше всех было суетливых. На пустыню сверху падал дождь из пламени, обильно поливая грешников. Последние даже не пытались увернуться, снося мучения как данность. Учитель, указав на одного из лежащих, по виду -- богатыря, мне сообщил:
- Эту тень когда-то звали Копаней, он был в числе семи царей, осаждавших город Фивы. Уж этот умеет казнить себя пожестче всякого суда. Когда-то он, предаваясь буйству, о Боге забывал. Гордец... даже здесь клянется, что в смерти будет таким же как и на Земле. Идем же дальше, но держись поближе к лесу и не ступай в песок, чтоб не обжечься...
Дошли до речки, которая в песке размыла русло до камней -- и осторожно зашагали вниз, по течению. Вергилий пояснил:
- По сравнению с другими чудесами, что ты успел в Аду увидеть, этот поток одно из самых удивительных явлений. Силой испарения речушка способна усмирить огонь небесный.
По правде говоря, я чувствовал смертельный голод, и, дабы подавить столь плотское желание, я попросил учителя поподробней рассказать о чудесах подземных вод.
- Посередине моря есть остров Крит, - продолжил мой вожатый, - тот самый, где при Сатурне царил Век Золотой. Есть там гора Ида, в старину лесистая и сырая, теперь же пустая и безводная. Ей Рея доверила свое дитя, дабы спасти его от ярости безумной Кроноса. Ребенок плакал, а, чтобы пожиратель не услышал, Ида поднимала шум. На той горе, обращенный лицом к Риму, стоит золотоголовый Великий Старец на глиняной ноге. На Старце трещина, из нее струится влага, в горе пещеру проточившая. Там исток Ахерона, Стикса и Флегетона. Здесь, внизу, реки, которые образовало все мировое зло, сливаются в Коцит, его ты еще не видел. Флегетон ты видишь сейчас...
...Мы шагали под защитой дыхания реки, способной погасить огонь небесный, а навстречу нам шли тени, друг на друга недоверчиво глядя. Одна из душ, мельком бросив взгляд на нас с Вергилием, воскликнула:
- Вот это номер! - и попыталась ухватить меня за мой подол. Хотя лицо его все было обожжено, я его узнал:
- Сэр Брунетто! Любезный мой наставник...
- Помнишь... не станешь ли противиться, если грешный Брунетто Латино с тобой чуть-чуть побудет...
- Всей душой, даже прошу вас!
- Благодарю тебя. Хотя из наших тот, кто хоть чуток промедлит, после сто лет казним, бичуемый огнями и не шевелясь, я ради общения с тобой согласен на такую жертву. Сын мой... какой же рок тебя заставил проникнуть в царство смерти? И кто -- твой проводник...
- Там, на Земле на середине моих лет я заблудился. Но меня спас он, - я указал на тень Вергилия, - и теперь он меня ведет, чтоб я увидел первопричину.
-
