сотни раз повышает вероятность разглашения секретной информации. – Значит, Следственному комитету нужен Мирбах, – констатировал Стас. Ника быстро кивнула. – А Токмакова они за что убрали? Ты это видела в воспоминаниях Датчанина? – уточнил Стас у Ники. Лазовская пожала плечами. – Судя по тому, что я успела увидеть... СКР считали, что посадить Токмакова не удастся, а позволить ему оставаться на свободе или, тем более, занимать прежнюю должность, они не могли. – Лично мне его не жаль, – угрюмо и даже зло проговорил Аспирин. – Поделом. Я бы сегодняшних коррумпированных подонков, разом бы к стенке поставил... – Нельзя же всех просто убивать, – вставила сердобольная Ника. – Их нужно судить. – Согласен, – кивнул Аспирин. – Сначала судить – потом стрелять. Ладно, шучу. Стас, а что у тебя по сегодняшней операции? Корнилов посмотрел на не генерала, а в вопрошающие глаза Ники. В сине-сапфировой глубине взгляда Лазовской таился молчаливый и пытливый вопрос. – Мы взяли одного из них, – ответил Стас. Ника оживленно подобралась на своем сидении и чуть наклонился к Стасу. – Я не уверен, что это хорошая идея, Ника, – проговорил Корнилов, не глядя на девушку. – Я знаю, чего ты хочешь, но его воспоминания... Ника, я боюсь представить, что ты можешь там увидеть. Корнилов вполне обоснованно беспокоился за нервное и психическое состояние Лазовской. Да, и то, и другое, благодаря многим пережитым эпизодам у неё, куда уж крепче, чем у большинства людей. Но, Стас видел и помнил, что было с Никой, когда она увидела воспоминания убийц и жертв. Слёзы, крики, истерично-панические состояния. Что будет, если однажды Ника не сможет справиться с увиденным? Что случится, если однажды, зайдя в очередную дверь сознания очередного ‘монстра’, в человеческом обличии, и побывав в его ‘мире’... она не сможет вернуться назад? Корнилов понимал, что вмешательство Ники, как минимум может помочь узнать планы убийц, а как максимум их личности. Только цена за это может оказаться непомерной. А он знал, что и так слишком часто рискует этой синеглазой девочкой. Стас мысленно ругнулся. Похоже, его внутренний диспут между попытками уберечь Нику от чрезмерного истязания своей психики и пониманием срочной необходимости использования её способностей, будет вечным. – Стас! – Ника приблизилась к нему и, робко коснувшись его руки, почти умоляюще прошептала. – Я должна... попробовать. После Неклюдова и его девушки... Ника тяжело сглотнула и закончила. – Хуже уже не будет. – Ника права, Стас, – проговорил Аспирин. – Ей нужно попытаться увидеть, что задумали эти ублюдки. Ты сам это прекрасно понимаешь. Пусть ты и прихватил за ж*пу одного из них, остались ещё двое. И если Ника сейчас не станет пробовать... я не хочу потом узнать, что из-за нашего промедления такой же страшной смертью, как этот мальчик, Неклюдов и его девчонка, погибли другие юноши и девушки. В последних словах Аспирина, к удивлению Стаса, прозвучала не только горечь, но и вполне заметный страх. Не тот страх, что делает человека трусом. А, скорее, тот, что назидательно, в унисон с совестью, напоминает человеку о его вине в катастрофических последствиях для других людей. Страх, который накладывает ответственность за чужие судьбы и за цену возможных ошибок, способных обернуться настоящими бедами. ВЕРОНИКА ЛАЗОВСКАЯ Вторник, 24 марта. Когда возмущенные журналисты, наконец, разъехались, Стас разрешил мне войти в автомобиль для перевозки арестованных. Я попросила его, чтобы он приказал всем отойти подальше от ‘Урала’, в кузове, которого сейчас обитало чудовище. Несмотря на то, что я сама убедила Корнилова позволить мне увидеть воспоминания задержанного убийцы, меня одолевали подкатывающие приступы навязчивого опасения. Я отчетливо могла себе представить, что может ожидать меня в сознании кровожадного озлобленного садиста, испытывающего неземное ‘удовлетворение’ от причинения боли беспомощной жертве. Не могу сказать, что я была к этому готова. Я бы, разумеется, предпочла вообще никогда не находиться поблизости от людей, совершивших предумышленные убийства. И ещё меньше, хотела бы видеть воспоминания людей, которым не посчастливилось примерить на себе роль жертвы, какого-нибудь психопата. Мне потребовалось время, чтобы собраться с духом. Несколько минут, в одиночестве, я стояла перед полицейским ‘Уралом’, с узкими зарешеченными окнами в сером кузове. Я настояла, чтобы меня оставили одну. Чтобы никого другого, кроме меня и задержанного преступника, внутри автозака не было. Стас был против. Его ужасала сама мысль, что я могу остаться наедине с одним из ‘Масок’. Ему было невыносимо даже представить, что я буду одна, один на один, с тем, кто пытал, резал и убивал Татьяну Белкину, кто измывался на Неклюдовым и, кто терзал тело несчастной Сомовой. Но, так было нужно. Любое присутствие, любой лишний человек, мог затмить воспоминания убийцы и помешать мне увидеть что-то, что могло бы помочь поймать остальных ‘Масок’. Я вздохнула. Ощущение было, как перед прыжком с вышки в бассейне. Только вместо воды... Непроглядное, густое и вязкое болото. Оно непроницаемо чёрное, с грязно-багровыми, кровавыми разводами. Тьма и кровь, безудержный страх и бесконечная боль. И у этого болота нет дна, нет берегов, и ограничено оно лишь извращенным, порченным, кошмарным сознанием, в котором существует. Я снова вздохнула, с отчаянием, чуть сжала кулаки и шагнула вперёд. Звук моего шага, казалось, раздался со шквальным эхом, поднимающимся ввысь и вибрирующим в хрустящем от мороза воздухе. Я сделала второй шаг. Он был намного тяжелее первого. Тело, как будто, стало каменным и вялым одновременно. Мне буквально приходилось прилагать усилия, чтобы пройти каких-то несчастных десять шагов до автозака. Я смотрела на дверцу кузова. Сейчас я зайду туда и окажусь в одной клетке со зверем, в низменной человеческой интерпретации. Последние несколько шагов до машины, были такими, будто я шагала по пояс в воде и плотность в ней была, как в израильском Мёртвом море, в котором подобные действия и вовсе невозможны. Открыв дверцу автозака, я поднялась по узким металлическим ступеням и вошла внутрь. Короткий всплеск стремительно нарастающего чувства опасности. На несколько секунд цепенящее ощущение сковало, сжало и сжевало мое тело. А, в следующий миг я увидела его. В рассеивающемся утреннем, серо-голубом сумраке, при тусклом свете из зарешеченных окон, он сидел в дальнем конце кузова. Между нами было
Вы читаете Неоновые росчерки (СИ)
