унылым разочарованием и печальным... одиночеством. Словно в ответ на мой молчаливый вопрос, откуда-то из-за стен донесся детский плач. Я встрепенулась и ринулась к двери. Плач повторился. У меня мгновенно тревожно заколотилось сердце – мне было невыносимо оставаться равнодушной к детским слезам. Как бы пафосно и даже банально это не звучало, но я не могу не жалеть маленькую рыдающую кроху, которая, чем-то обижена или напугана. Вид слёз на личике какого-нибудь пупса вызывает у меня бурный шквал жалостливых эмоций и желание чем-то помочь... Но, сейчас я в сознании убийцы. И откуда здесь взяться детскому плачу? Я заставила себя успокоиться. Получилось не слишком хорошо. Мысли водили беспорядочный хоровод в голове. Дверь, которую я нашла не пожелала открываться. Точнее, она вроде бы открывалась, но что-то снаружи, как будто удерживало её. Я попробовала приложить усилие – тщетно. Через дверь вновь донесся приглушенный, горький и перепуганный детский плач. Меня охватило непримиримое стремление поскорее оказаться рядом с этим малышом, увидеть, что ему угрожает, что пугает и заставляет плакать. Некое окрыляющее чувство мощным сгустком импульсов вошло, ворвалось, вселилось в мое тело. Я рванула дверь на себя. Окружающий меня серебряно-белый ореол, с миниатюрными искрящимися бликами, распространился на дверь, которой я касалась. Тот же миг из-под двери, над ней и из-за дверного косяка, по бокам, с ядовитым шипением выползли струйки зловонного черного дыма. Запах и зудящий писклявый звук был похож, на то явление, которое сопровождает брошенный в огонь пакет из-под чипсов или схожего продукта, призванного медленно убивать органы пищеварения. Как только бесформенные, источающие вонь, дымные щупальца выползли из-под двери и иссякли в лучах окутавшего меня сияния, дверь сама приоткрылась. Детский плач смолк и теперь я услышала женский голос, который негромко и вполне мелодично напевал какую-то старую советскую песню. Я тут же узнала этот голос и женщину, которой он принадлежал. Это пела Антонина Рындина. Та самая жена Панкрата, которую он избил, изнасиловал и убил прямо на глазах у своих маленьких сыновей. Несмотря на понимание, что это лишь проекция из памяти, некий воплотившийся в фигуральном образе, сгусток пережитых эмоций Карташева, мне стало дико жутко. В тихом и грустном голосе напевающей Антонины, чувствовалось что-то опасное, что-то притаившееся за этим мирным обликом любимой матери. Я открыла дверь – у меня не было выбора – и взглянула за неё. Я почти не была удивлена, увидев перед собой ту самую – один в и один – комнату, в которой Антонина Рындина наряжала ёлку и в которой была убита. Сейчас, она была одета точно так же, как в день своей гибели – бордовая вязаная кофта, поверх светлого платья с простым незатейливым узором. А песочного цвета волосы женщины собраны в пучок. Она стояла ко мне спиной и, чуть пританцовывая напевала песенку. Из-за фальшивой милоты праздничного антуража и такой же ненастоящей, поддельной весёлости, которую демонстрировал образ Антонины, вся эта сцена выглядела ещё более угнетающей и пугающей. Она нацепила игрушку на ветку ёлки, а затем, застыла. Я настороженно глядела на неё. Женщина взяла другую игрушку из картонной коробки и, перестав петь, произнесла странным, чуть вибрирующим голосом: – Ты вовремя. Нам нужно нарядить ёлку. Она обернулась и я, на миг потеряв самообладание, глухо вскрикнула. Свет вокруг меня чуть померк, но тут же засиял с новой силой. Я справилась с впечатлением, хотя то, что я увидела заставило бы орать от ужаса большинство людей. Лицо Антонины, его верхняя часть были скрыты обломком маски, с неоновыми светящимися ‘крестиками’ на месте глаз. А из-под острых, обломанных краев маски, на щеки, нос и рот женщины стекали засохшие темно-багровые струи крови. – Давай, – она, как ни в чем ни бывало протянула мне темно-зеленый шар со снеговиком и криво нарисованными сказочными животными. – Помоги мне. Нам нужно закончить, пока он не пришел... – Кто? – уронила я. Женщина на несколько мгновений замерла. – Тот, кто породил кошмар. От её слов меня бросило в болезненный жар. Но, я справилась с собой – события, связанные с Монохромным человеком и Сумеречным портным крепко меня закалили и похоже, слегка, деформировали мою психику. – Ладно, – я не стала спорить с воспоминанием и взяла у него из рук елочную игрушку. Это было дико... Всё, что сейчас со мной происходило было дичайшим и жутким сюрреализмом! Я осторожно нацепила игрушку на ветку и тут снова раздался плачь. Я вздрогнула и едва не выронила блестящие, красно-золотые часы, которые дало мне в руки воспоминание в виде Антонины. – Пока ты не нарядишь ёлку, ты не сможешь спасти его. – Спасти кого? – не поняла я. – Моего сына, – не оборачиваясь ответила женщина. Тут, откуда-то из-за закрытой двери донесся гулкий, как выстрел, грохот тяжелой двери. Антонина быстро обернулась, столь же ретиво вручила мне очередную игрушку и указала на картонный ящик. – Осталось ещё одиннадцать! Наряжай скорее! И чтобы ты сейчас не услышала, помни – ни в коем случае не оборачивайся! Иначе все твои усилия будут напрасны... А ты должна... должна спасти моего сына... Ты здесь для этого... ты должна... Последние несколько слов прозвучали с неожиданной и явно неподдельной искренней мольбой в голосе. Это говорили, те самые теплые, нежные и искрение материнские чувства, которые питали это воспоминание в виде Антонины. Именно такой её запомнил маленький Марк Карташев, перед тем как она погибла у него на глазах. – Я... я помогу ему, – пообещала я, глядя в светящиеся глаза-крестики. Я отвернулась и почти сразу за моей спиной раздался топот ног. – Здорово, женушка, – произнес знакомый скрипучий голос. Я, на несколько коротких мгновений, оцепенела, узнав Панкрата. – Милый, ты забыл разуться...- точь-в-точь, как тогда, в роковой вечер, проговорила Антонина. – Что ты сказала? Что ты сейчас там мне ***данула, корова драная?! А?! Я невольно вздрогнула, когда он закричал. Антонина что-то ответила ему, а затем он начал бить её. Я слышала его глухие ожесточенные и глухие удары, сдавленные крики Антонины и жуткие ругательства Панкрата. Я не оборачивалась, помня данный мне завет. Дрожащими руками, одну за другой, я
Вы читаете Неоновые росчерки (СИ)
