каких-то свидетельств. А сам Стас находился под таким впечатлением от того, что произошло у него на глазах, что, на некоторое время впал в смятение. Ника вернула, вместо почти умершего от раны Никиты, вернула из прошлого, из его же воспоминаний, целого и невредимого парня! Если бы Стас не был закален предыдущими ‘чудесами’, которые вытворяла Ника, он бы наверняка свихнулся. Хорошо, если Никита Ожеровский не спятит от всех, свалившихся на него событий. Корнилов вошел в допросную к Панкрату. – Ну, чё перетёр с коллегами про меня? – заухмылялся Рындин. – Поднимайся, – велел Стас. – Чего? – Вставай, сказал! – повысил голос Стас. Рындин послушно поднялся, и Корнилов, взяв того за локоть, выволок его из допросной. – Начальник, чё за произвол, ты воротишь?! – Панкрат предпринимал слабые попытки качать права, но Стас решительно отволок его к допросной, в которой находился Марк Карташев. Стас поставил Панкрата перед зеркалом Гезела, с его прозрачной стороны и указал на Марка, который сидел на полу и с увлечением рисовал. – Смотри, – приказал Корнилов. Но в этом не было нужды. Панкрат Рындин так и замер, глядя на сына и не в силах издать и звука. Стас увидел, как из другой двери, в допросную, к Марку прошла Ника. Она принесла новые листы бумаги и конфеты. Перемазанный шоколадом, но счастливый Марк, в теле тридцати пятилетнего мужчины, захлопал в ладоши, громко засмеялся и восторженно подпрыгнул на месте. Ника, отвечая Марку вполне искренней улыбкой, вручила ему новые листы, и они уселись рисовать. – Начальник... – слабым и хрипнущим голосом проговорил Панкрат. – Это чё... Что с моим сыном? – Трудно объяснить, – признался Стас. – Но, сейчас, этому Марку, всего четыре года. – Чего ты сказал?! – Что слышал. Сейчас, перед тобой Марк, твой сын, который не помнит и не знает, что ты сделал. Стас увидел, как при этих словах изменилось лицо и взгляд Рындина. Ни на лице, ни во взгляде старика не осталось и намека на самодовольное и злобастое бахвальство. Нет, теперь перед Стасом стоял осунувшийся, бессильный и дряхлый старик, с невыносимым ощущением чувства вины и едва теплившейся на душе надеждой. Корнилов решил ‘добить’ его для пущего эффекта. – Этот Марк не боится и не испытывает ненависти к тебе, за то, что ты убил его мать. Этот Марк, несмышленый и робкий, маленький четырёхлетний мальчик, который по-прежнему любит тебя, как своего отца... И если ты не расскажешь мне всю правду, Панкрат, боюсь твой сыночек окажется среди самых опасных заключенных... И они будут знать, за что он сидит. Плечи Панкрата затряслись, старик со злостью, бессильно всхлипнул, с влажным хлюпаньем шмыгнул носом. – Ну, ты и сволочь, начальник... – Кто бы говорил, – ответил Стас. Происходящая ситуация была ему противна. Он ненавидел себя сейчас за то, что делал. Корнилов осознавал насколько омерзителен способ, к котором он сейчас прибегнул, чтобы выжать нужные показания из Панкрата Рындина. – Х*р, с тобой! – яростно выдохнул Рындин. – Я всё выложу, только жизнью мне своей паршивой поклянись, что он, такой... Губы Панкрата затряслись от сдерживаемых эмоций. – Что он, мой сын, в таком состоянии... он не окажется за решеткой! Стас пару секунд смотрел в глаза старика, а затем тихо, но веско произнес: – Клянусь. ВЕРОНИКА ЛАЗОВСКАЯ Среда, 25 марта. Ночь. Он заплакал, когда я сказала, что мне нужно ненадолго уйти. И, возможно многие бы отругали меня за это, но меня пробрала тоскливая жалость, глядя на заливающегося слезами Марка Карташева. Он был таким одиноким, таким беспомощным и... и при этом виновный в таких кошмарных кровавых преступлениях!.. Я.. Я не знала, как мне реагировать. Жалеть его? Ненавидеть? Сочувствовать? Радоваться, что он отправиться за решетку -психиатрическая больница усиленного наблюдения в структуре ФСИН совсем не лучше тюрьмы. Я не знала... Стас спросил меня могу ли я поприсутствовать с ним на разговоре с Панкратом. Разумеется, я мгновенно согласилась. Рындин удивился моему присутствию, но его это не слишком смутило. Он попросил у Стаса воды и начал рассказывать. Когда Панкрат вышел из тюрьмы у него не было ничего, кроме квартиры, которую оставили за ним. Но там он, особенно после перезахоронения тела своей жены, больше оставаться не мог. Рындин продал квартиру по дешевке и купил другую, в которой живет и по сей день. Потом, он стал пробовать найти сыновей, но оказалось, что у тех сложилась тяжкая судьба, и все трое, после своих шестнадцати-семнадцати лет сменили фамилию и имя. А жизнь раскидала их по разные стороны. Однако, Панкрат сумел выяснить, что когда его малолетних сыновей забрали в приют они не прожили там и года, как собутыльница и, по совместительству, любовница Панкрата, Аделаида Каульбарс забрала их к себе. Она растила их вместе со своим сыном. И три брата вполне себе ладили с сыном Аделины. – Подожди, – прервал повествование Панкрата, Стас. – Ты сказал ‘Каульбарс’? – Ну, да, – пожал плечами Рындин. Стас достал телефон и начал быстро набирать какое-то сообщение, а потом жестом показал Панкрату, чтобы тот продолжал. – Ну, так вот... – продолжил старик. ...Конечно, без помощи сестры, которая была уже уважаемым человеком в сфере юриспруденции, Аделине не почем не получить права на опекунство. Панкрат не однократно пробовал попросить законной встречи с сыновьями, но суд отказывал ему, а Аделина отказывалась разговаривать на эту тему и не позволяла ни Панкрату приблизиться к сыновьям, ни троим его детям встретиться с отцом. Аделина любила, но боялась Панкрата. Она отлично знала, что он сделал с Антониной. Пусть она и не могла её терпеть, и, возможно была рада тому, что Панкрат убил свою жену, она боялась Рындина и опасалась позволять ему видеться с детьми. И, когда, из-за этого Панкрат впадал в ярость, ей становилось ещё страшнее. Вот только, как выяснилось позже, боятся ей надлежало не Рындина. Сыновья Панкрата прожили с Аделиной до шестнадцати лет, до той самой поры, как в одну из предновогодних ночей они не напали на неё. Будущие Маски
Вы читаете Неоновые росчерки (СИ)
