— Эге, малый, не смыслишь ты многого! Князья наши все ведь русские, а промеж себя свары и споры затевают, друг от друга города отнимают. Вздумает сильнейший князь город отнять у слабейшего — захватывает силой; князя неугодного убьют или засадят в тюрьму и тех же половцев на помощь себе зовут, а половцы и рады, хотят на Руси распоряжаться, как в своих становищах. Подчас наши князья и женятся на половчанках, роднятся со степняками.
Жданко только громко вздохнул, ничего не ответил.
Каневский мастер продолжал:
— А что со Всеславом, князем полоцким, сделали?!
— А что с ним сделали? — переспросил Жданко.
— А то, что Изяслав киевский с братьями заманил его обманом, а теперь сидит он в порубе — тюрьме.
Жданко глядел на говорившего и не отвечал. А тот неожиданно прервал свою речь и сказал:
— Я вижу, ты еще глуп — мало смыслишь; а вот подумай о моих словах и упреди своих, что шумно стало в степи…
Сказав это, мастер простился со Жданом и быстро ушел.
Жданко не успел поразмыслить о словах мастера по бронзе, как увидел подходившего к крыльцу отца своего, Петрилу.
— Батя! Родимый! — закричал Ждан; под впечатлением только что слышанного рассказа ему захотелось поделиться с отцом грозной новостью.
Но тут вслед за Петрилой подошли к дому Тудор и Миронег с Глебом.
«Ну что пугать раньше времени!» — подумал Ждан и замолчал.
— Что, сыночек, что ты хотел мне сказать?
— Да нет, ничего, опечалился я, — уезжаешь ты, батя; может быть, долго не свидимся!
— Ну что же делать, Жданко!
Петрило потупил голову, и Ждану стало стыдно, что он печалит и без того грустного отца, а Онцифор, прищурив глаза, сказал:
— Полно! Не с чужими остаешься. Тут все свои, будешь ты именитым мастером со временем. Василёв не за горами, не в чужом княжестве.
Жданко устыдился своей печали и перевел глаза на Глеба.
Жданко заметил, что Глебко был какой-то особенно радостный, весь начищенный, а на ногах мягкие сапоги из желтой кожи, с пуговками на боку.
— Это тебе тот кожемяка, у которого ты кожу покупаешь, сапоги сделал? — спросил Ждан и тотчас же испуганно оглянулся: может быть, он зря вымолвил такие слова, и Миронег сейчас начнет расспрашивать о кожемяке и узнает то, что тщательно скрывает от него Глебко. Но и у Глеба и у Миронега лица были спокойны. Ждан спросил тогда своего дружка:
— Ты что такой разряженный сегодня?
— У меня радость великая…
Уже зашли в хату, рассаживаются по местам. Онцифор предлагает Тудору первое место, а тот отнекивается, отказывается.
— Я ниже всех вас — холоп я…
— Ну, что ты, Тудор, — сказал ему Онцифор, — ты самый большой искусник среди нас.
— В этом-то вся его беда и есть, — заметил Миронег: — не будь он таким искусником, не польстился бы на него Гордята, не опутал бы его лукавыми сетями!
— Да что ты, брат! — возразил Онцифор. — Эта беда может с каждым случиться! Вот, скажем, к примеру, сидишь ты на княжеской земле, хлеб свой добываешь, лошаденку тянешь, семью свою кормишь, княжеского гнета как будто не чуешь, а вдруг князю втемяшится в голову подарить эту свою землю какому-нибудь дружиннику. А с землей вместе и ты очутишься под рукой у того дружинника и лишишься ты прежней воли, — захочет новый хозяин взять тебя к себе на двор…
Мало ли что может быть со смердом!
При этих словах Петрило шумно вздохнул, будто собирался что-то сказать. Онцифор и все гости обернулись к Жданкиному отцу, но ему не захотелось вспоминать ту беду, что приключилась с ним нежданно-негаданно, и он промолчал, а Онцифор продолжал, обращаясь к Тудору:
— То-то брат! Не с тобой одним несчастья бывают; мы тебя не за худшего, а за лучшего среди нас считаем! Уж больно хорошо работаешь!
В это время кто-то стукнул в дверь, и в хату вошел почтенный человек.
— Вот он — Офрем! — шепнул Глеб Жданку, а тот так и остался с разинутым от удивления ртом.
Миронег заметил это, усмехнулся и сказал громко:
— Малый-то мой, Глебушко, все тайком от меня к Офрему бегал, а я давно заметил, но молчал, а теперь мы поладили — пускай и у нас свой грамотей будет…
Глебко сидел, опустив глаза, красный, счастливый.
Тудор оглядел стол, убранный по-праздничному, и спросил Онцифора, по какому случаю он такое пиршество устроил.
— Это отвальная Петриле. Я вот заказ хороший сдаю. Ты знаешь, — рукоять-то и делаешь ведь ты! Вот что на ней изобразим! На черной земле чудовище хвостатое, серебряное, пасть раскрыта, из пасти пламя черное так и валит, а над головой чудища богатырь меч занес…
Рукоять меча.
Жданко вспомнил сегодняшний разговор с мастером к, несмотря на то, что он самый младший за столом и ему не следовало бы вступать в разговор, воскликнул неожиданно:
— Я знаю, что тут изображено. Это чудище — степь половецкая, а русский храбрец уничтожит, погубит чудовище — отсечет ему голову…
Гости приумолкли. Вдруг в тишине раздался звук била.
— Что, что случилось? А ну-ка, Жданко с Глебом, — бегите на улицу!
Ни одного, ни другого уже не было в комнате. Они выбежали из дома при первом звуке тревоги.
Взрослые тоже встали с мест, двинулись к выходу.
В это мгновение вбежал Жданко:
— Множество народа на улице… теснота! Не пройти… бегут все вниз… на Подол… Говорят… говорят… — У Жданко не хватало дыхания, — говорят…
— Что говорят-то?! — прикрикнул Онцифор.
— Говорят… — Ждан глотнул воздуху, — наш киевский князь Изяслав с братьями Святославом и Всеволодом[21], все трое сзывают дружину, собирают войско, ополчение… и мы с Глебом пойдем в ополчение!
Тут и Глеб с затуманенным лицом вошел в дом. Он молча подал руку Ждану.
— Жданко! Гляди! Работы у нас с тобой сколько! — громко сказал Онцифор. — Завтра чуть свет пойду на двор к заказчику — княжескому дружиннику — меч понесу. Рукоять закончишь? — обернулся он к Тудору.
Тот медленно наклонил голову:
— Ночь буду сидеть! Закончу к рассвету. Приходи!
Гости стали прощаться.
— Степь зашевелилась! Но и Русь не будет молчать!
БИТВА НА РЕКЕ АЛЬТЕ
«Степь зашевелилась…» — эти слова повторяли всюду: на большом торговище и на Бабином торжке; на перекрестках широких улиц и в узких переулках; в хоромах знатных мужей и в домах простого люда.
Во всех землях, близких к Киеву, знали о надвигающейся опасности и готовились отразить ее.
Княжеские дружинники вытаскивали свои сабли и мечи, пробовали, достаточно ли они остры и крепки, примеряли кольчуги и шеломы. Конюхи выводили коней, показывали их знатным мужам, а те осматривали седла, стремена, похлопывали коней и гладили одобрительно по шелковистым упругим бокам.
Много было работы у оружейников!
Онцифор со Жданом так же, как и другие киевские мастера, редко отдыхали, а если и
