Ей так казалось — иллюзия развеялась крайне быстро.
(«Глупая, глупая Иветта, на что ты рассчитывала?»).
К ней — за ней — пришли седьмого Нояра.
В седьмой день первой декады последнего месяца осени.
Глава 5. Грянуло лето
Иногда, если честно, Этьен её просто убивал.
Казалось бы, ну умнейший же человек: философ, путешественник, на четырёх языках разговаривает и даже первой, исходной, версией языка Создателей немного владеет — может три часа вдохновенно вещать о взаимосвязанности Тронов, якобы естественной надмирности Архонтов и истоках возникновения веры в Неделимого; а потом раз, и демонстрирует поразительную, какую-то откровенно дикую беспомощность в вещах максимально заурядных. Самых что ни на есть приземлённых: то яичницу — яичницу! — переперчит так, что останется только выбросить; то солёные огурцы молоком запьёт с закономерным результатом; то дырявые носки на свидание наденет, а потом, в постели, увидит, ахнет и засмущается: мол, как-то не обратил внимания, ужас-то какой, ай-яй-яй, как неловко получилось…
И не доходит до него, что даме вообще-то абсолютно плевать на несчастные носки — дама сидит в одних трусах и жаждет активных действий, а не извинений по надуманным, высосанным из пальца поводам.
И главное, он ведь ещё смотрит всё время жалобно-жалобно (а глазища огромные, тёмные; эффект — именно что убийственный), а потом берёт и выдаёт что-нибудь наподобие: «Прекраснейшая, несравненная, умоляю, прости дурака: соскользнула рука, не рассчитал слегка, ошибся чутка…»
Поэт, мать его. Идеалист. Возвышенная творческая личность.
И хочется разозлиться, да не получается.
Демьен де Дерелли «Спор холодности с горячностью»; издано впервые в 1234-ом году от Исхода Создателей
Сначала, услышав, как проносятся по дому трели Четвёртой симфонии Аханолзара, Иветта ничего не заподозрила: она никого не ждала, но ведь и никогда не запрещала друзьям и знакомым приходить — без приглашения.
(Впрочем, она также не обещала пускать к себе всех без разбора в любое время дня и ночи: у каждого в жизни бывают периоды, когда смотреть тошно — даже на самых близких; и зачем же открывать дверь, если знаешь, что собеседник из тебя сейчас — совершенно отвратительный, способный настроение кому-либо только испортить? Как говорили в скалистой, славящейся размеренностью жизни Серде, «Опасайся незваного гостя — бойся несдержанного хозяина»; и когда не можешь быть хозяином иным, прояви благоразумие: лучше не становись им вовсе).
Седьмое Нояра было хорошим днём: пасмурным, конечно, прохладным, по-осеннему серым, но спокойным — ничем не примечательным, «днём-в-который-ничего-не-случилось-и-ты-начинала-робко-надеяться-что-так-будет-всегда». Не раздражали сердце угрюмость или злость и не давили на плечи какие-либо неотложные дела — Иветта была совсем не против с кем-нибудь поболтать, так что, подойдя к дверному передатчику, легко и доброжелательно спросила:
— Кто там?
И обомлела, услышав холодное:
— Хранитель Хэйс. Открывайте, эри.
И отступила. И замерла, подавившись страхом, ужасом, паникой; почему, Неделимый, зачем он пришёл — лично; идиотка, ты прекрасно знаешь, почему и зачем, так тоже приди — приди в себя, закончи истерить, начни — соображать, немедленно соберись и придумай что-нибудь…
И сдавленно, сбивчиво, судорожно ответила:
— Сейчас!.. Сейчас, буквально секундочку, мне нужно одеться!
Это было правдой; она попросила бы подождать в любом случае, кто бы к ней ни пришёл: в одиночестве она разгуливала по дому в халате, а гостей в таком виде принимать — неприлично; и теперь благословенная необходимость натянуть штаны и рубашку дарила короткую (чересчур короткую, сжатую практически в ничто) отсрочку, и можно было попробовать…
А что — попробовать?
Выкинуть еду в окно? А с какой стати? С каких пор хранить её в доме — в любых количествах; хоть на тоннах съедобных сидеть — стало противозаконным? Правда, её могут отнять; конечно, разумеется, если захотят — заберут… Но делать-то что? Это Приближённые умеют изменять положение и своего тела, и любой вещи (почти) без оглядки на расстояния — способны, находясь на Каденвере, что-либо хоть из Оплота призвать или туда же отправить; а обычные люди в большинстве своём ограничены полем зрения…
Может, действительно выкинуть в боковое окно, а потом занести обратно? Но не успеть же избавиться — от всего, да и глупо это, и к тому же… Составы. Вот что самое страшное.
Те не-зелья, именно составы, они — заслуженный приговор; и спрятаны вроде надёжно, однако найти можно всё, и если их обнаружат… А будет ли «Хранитель» вообще — что-либо искать? Что помешает ему просто… просто сделать что угодно; зачем, зачем, зачем он явился; возможно, остаётся только бежать, но куда, и как, и…
…В конце концов, может быть, он пришёл просто…
Ага. Просто. Сахар попросить.
Четвёртая симфония Аханолзара пронзила дом во второй раз, и Иветта (которая колебалась, сомневалась, суетилась слишком долго), вздрогнув, бросилась к двери с криком:
— Иду-иду!
И открыла её, потому что других вариантов не было: не откроешь сама — разрушат они, и ещё повезёт, если только дверь…
За порогом — кто бы мог подумать! — и вправду стоял Отмороженный Хэйс. А за ним, в осеннем сумраке, угрожающе маячили ещё двое: тоже Приближённые, то есть седые, «зрелого возраста» и в тёмно-сером; тоже высокие, но оба — ниже Хэйса (однако не так чтобы намного). «Тот-который-за-правым-плечом», худощавый, скуластый, со светло-зелёными глазами и узкими бровями, щеголял неожиданной стрижкой: асимметричной, с одной стороны волосы оголяли ухо, а с другой свисали аж до подбородка — такая была очень распространена среди молодёжи Авиры и казалась странным выбором для представителя Оплота. «Тот-который-за-левым-плечом», при всей своей печальности, на фоне таких спутников выглядел… мягче за счёт длинных густых волос, аккуратной бородки, чёрно-синих глаз и в целом более сглаженных черт.
Но ненамного: лица у всех троих были напряжёнными, сосредоточенными и мрачными — едва ли не похоронными.
(Кошмарное определение — отвратительная ассоциация, учитывая обстоятельства, успокойся, сконцентрируйся, возьми себя в руки…).
Отмороженный Хэйс был… всё тем же Отмороженным Хэйсом, которого Иветта не видела уже больше месяца, но не забыла бы, наверное, и за десяток лет: замкнутым, закрытым, словно бы не живущим; завёрнутым в четыре слоя одежды, изуродованной резкими, состоящими из сплошных острых углов орнаментами; поджарым, носатым, узкогубым, вдавливающим в пол своим невыносимым взглядом — мутным, морозным и мёртвым…
Под стать голосу, которым он размеренно проговорил:
— Добрый вечер, эри Герарди. Прошу прощения, но мы вынуждены обыскать ваш дом.
«Вынуждены обыскать?.. Прошу прощения, вынуждены обыс…»
Потрясающе. Нет, правда — восхитительная формулировка.
Интересно, она идёт в ход при любых сомнительных визитах? «Прошу прощения, но мы вынуждены вас
