«”Добрый вечер”. Да он издевается».
Иветта оторопела настолько, что не успела поставить преграду между своими мыслями и языком.
— А на каком основании?
Она пожалела о вырвавшемся тут же и была совершенно уверена, что ей не ответят; и повезёт, если самой не придётся отвечать за неосторожные, наверняка кажущиеся дерзкими слова…
Но ей ответили — с равнодушием, которое отставало от безжалостности лишь на четверть шага:
— Ваши недавние действия кажутся нам подозрительными. Как и действия ваших друзей.
Кажется им. И всё? Всё?!
Подозрения — это никоим образом не основание, это не постановление Директории Каденвера или Оплота Вины; впрочем, Хранитель в определённых условиях имел чрезвычайные полномочия, и Хэйс им всё же (к сожалению, к несчастью, на общую беду) являлся, и пусть на Каденвере не было объявлено никаких «военных положений» или «стихийных угроз», разве можно было назвать эту, вот такую жизнь — мирной?
«И зачем тебе основания и оправдания, когда твоя сила превышает обыденную стократно, а за спиной стоит Архонт вместе со всей своей вотчиной?»
Как и действия ваших друзей…
…ваших друзей…
То есть и к ним придут — если уже не пришли. Клавдий, Дориан, Лета — те, кого хотелось защитить в первую очередь; именно те, кого сделанное должно было обезопасить.
«Неделимый… Что же я наделала? Единственное утешение, лишь одна надежда: если придут только с обыском, то всё будет хорошо, ведь у них хранится — только разрешённое…»
Отступила Иветта, чувствуя слабость в ногах и ощущая себя глубочайшей, невообразимой, по-настоящему феерической идиоткой.
Она ведь могла просто, выразив разрушающее намерение, уничтожить составы: сделать так, чтобы их словно бы не существовало — никогда, а потом, позже, снова купить ингредиенты и их смешать; и нечего бы было сейчас опасаться — то есть, по крайней мере, не ухудшали бы положение ощутимые, осязаемые доказательства вины, которые легко превратить в повод для чего угодно.
Ей хватило бы времени — для одного жеста его было более чем достаточно.
У неё была возможность себя спасти. Но вместо этого она по собственной же глупости собственным же бездействием себя обрекла.
И кто виноват-то — абсолютно во всём, в каждом последствии, от начала и до конца? Правильно. Иветта Герарди.
Иветта Герарди, теперь пугливо разглядывающая спины Приближённых: нелепая, неприкаянная, немощная тень в доме, который пусть временно и условно, но был — её.
(Хотя и не был ей нужен: зачем одинокой девушке целый дом, она вполне могла бы снимать его на пару с кем-нибудь и тратить вдвое меньше денег, как делала Лета, или вообще обойтись студенческой квартирой, как Клавдий; но папа при обсуждении вариантов спросил: «Послушай, а чего тебе хотелось бы?» — и она ответила ему как всегда честно.
Ей, привыкшей к дому-у-озера, гостиницам и палаткам, хотелось наконец узнать, каково это — жить одной. И не хотелось играть с судьбой в азартную игру «Повезёт ли мне с соседями или придётся наскоро переезжать».
Родители всё время и с пугающей готовностью проматывали на свою непутёвую дочь чересчур много; Иветта попыталась сказать, что желания у неё, конечно, имеются, вот только — ха-ха — того не стоят, однако мама лишь поморщилась и отмахнулась: «Не говори ерунды, милая: дороже твоего счастья ничего нет. Наши деньги — твои».
Отступила «милая» с радостью, потому что была, на самом-то деле, отвратительно эгоистична.
Она ведь отлично понимала, к чему приведёт правда, и могла бы солгать.
Могла бы — но, конечно же, не стала.).
Дом был скорее «домиком», и пользовалась Иветта…
Гостиная, библиотека, спальня, в некоторой степени — кухня, с недавних пор — кладовка…
…пятью комнатами из восьми, остальные три были гостевыми и практически голыми (и две уборные, наверное, можно было не считать) — что здесь было обыскивать?
Погодите-ка. А откуда Приближённые вообще знали, что что-то следует искать? Что именно вызвало у них «подозрения»?
Впрочем… Каденвер жил почти как прежде одновременно вопреки и благодаря им: они обеспечивали поставки чуть ли не всего, а значит их контролировали — скорее всего, вместе с банковскими операциями, которые должны быть частными и тайными, но…
Иветта осознавала, что защитить её некому, и потому безропотно открыла дверь и позволила копаться в своих вещах. Глупо ожидать, что банк и торговцы поступили (всегда и везде поступают?) — как-то иначе, а Приближённые ничем не интересовались и ничего не отслеживали.
(Очень глупо было на это надеяться; и думать стоило прежде, понять следовало — значительно раньше, она обязана была предвидеть…
Почему умные мысли всегда приходят слишком поздно? Когда изменить уже ничего нельзя, и от их появления становится только больнее и хуже?).
Первой жертвой стала гостиная: Приближённые, погасив магический огонь (а жаль: он был розово-голубо-изумрудным и тоже, поднимая настроение, ярко символизировал), осмотрели камин; зачем-то прощупали сначала всю мебель (даже стол, что казалось совсем уж загадочным), а затем — стены; попялились на подоконники, покопались в цветочных горшках (серьёзно?), постучали по лампам и потыкали в музыкальный транслятор (в который… не запихнёшь ничего, кроме коробок с песнями).
Какой-либо деликатности они ожидаемо не проявляли, но и совсем уж пренебрежительно себя тоже не вели: в доме начинал господствовать беспорядок, однако в мавзолей, набитый рваньём, осколками и пеплом, он — по крайней мере, пока что — не превращался.
Впрочем, по здравому размышлению, вещи — это ведь такая ерунда. Лучше сломанные они, чем, например… сломанные кости.
Или разум. Или дух. Или жизнь.
«Вдох. Выдох. Не надо, не думай об этом: четыре умножить на сто двадцать семь — пятьсот восемь, шесть на сто сорок два — восемьсот пятьдесят два…»
Следующей нападению подверглась кухня — точнее, войска разделились: Длинноволосый и Хэйс прошли на кухню, а Асимметричный скрылся в коридоре, на пути к кладовке — Иветта, поколебавшись, решила остаться с армией бóльшей.
(Как будто бы была какая-то разница: остановить всё равно не удастся никого, но если уж приходится буквально упускать опасность из виду, то лучше, наверное, выбрать — меньшую.).
Кухня, как обычно, ощущалась… не родной. Необжитой, ненужной, неиспользуемой — именно такой, каковой и являлась: готовить Иветта не любила и, признаться, не особо умела и предпочитала пользоваться услугами ресторанов и таверн; дома же она еду разве что разогревала.
На печи, к которой первым делом подошёл Длинноволосый — и, пока Хэйс копался в нижних, почти пустых шкафчиках, почему-то начал исследовать духовку; вот что, что он ожидал там найти? Что можно спрятать в духовке и, главное, — зачем?
(Хм-м-м… А знали ли они сами, что им следует искать?..).
На склады алкоголя они наткнулись почти одновременно: Длинноволосый, открыв настенные шкафчики, а
