Да, она нарушила закон и, что гораздо хуже, в содеянном не раскаивалась, но яды?Планирование убийства?!
Всё ведь было — совсем не так!
— Я не собиралась…
«Никогда бы — не собралась».
Наручи Вины, щёлкнув, уменьшились, сжимая руки от запястий до локтей — а затем Хэйс на удивление осторожно обхватил её за плечо, и мир онемел, почернел и схлопнулся ровно как при проходе через портал.
Перед перемещением Иветте показалось, — почему-то подумалось — что смотреть на неё стали… словно бы немного теплее.
Показалось, конечно. Потому как с чего бы вдруг?
***
На Каденвере не было тюрем.
Переместился Хэйс в Дом Стражи, где о чём-то быстро переговорил с дежурными и снова исчез — и теперь Иветта, скорчившись и спрятав лицо в ладонях, сидела на кровати в одной из комнат временного содержания, что новым опытом, к сожалению, не являлось.
В конце первого курса они всей компанией отмечали, собственно, конец первого курса и день рождения Клавдия — то есть повод имелся двойной, а значит не погулять с Создательским размахом было бы оскорблением законов бытия и основ мироздания. Полыхало всё веселье в кабаке «Ни тьмы, ни света», который назывался так неизвестно почему — его хозяин, эрен Картьи, в ответ на вопросы любопытствующих посетителей только качал головой и загадочно улыбался — и был открыт круглосуточно.
К трём часам ночи за столом остались лишь самые стойкие: Лета, Дориан, Энни и Иветта — и отвратительно трезвый извращенец-именинник Клавдий.
А к четырём утра — одни Дориан и Иветта, сменившие зеланский сидр на галийский виски.
И в пять они, шатаясь, ковыляли в обнимку по улице и горланили песни Греты Лереи.
Которые, если уж говорить начистоту, всегда были очень так себе, однако, увы, невероятно прилипчивыми: они въедались в память намертво и всплывали на её поверхность в самые неожиданные и неподходящие моменты — ну или когда ты банально напивался вдрызг.
И я буду свободна, свободна, свободна
На суше и на́ море, во всех городах;
И пусть грядёт что угодно, угодно, угодно,
Не отступлю, не сдамся — никогда!
Да-да-да!
Как Иветта очутилась в Доме Стражи, она, признаться, не помнила, но очнулась — именно там (здесь), в одной из комнат временного содержания, с Вековечным Монолитом ваты в голове и Пепельной пустыней — во рту.
Отнеслись к ней тогда с сердечным пониманием: напоили водой и зельем от алкогольного отравления, накормили овощным салатом, дали привести себя в порядок и выписали штраф за нарушение общественного спокойствия.
Иветта в свою очередь выписала чек, и на том история благополучно закончилась. Превратилась в байку, над которой можно вдоволь посмеяться со знакомыми, друзьями и соучастником Дорианом.
(Самым забавным в ней был, наверное, постскриптум от Хранителя Краусса: при встрече тот, ехидно улыбнувшись, заявил, что очень разочарован и огорчён: многое, мол, он готов попробовать понять, и молодёжи, естественно, поддаваться дурному влиянию свойственно, но… Грета Лереи?).
(Как он сейчас? И все остальные: Клавдий, Дориан, Лета — стражники сказали, что их сюда никто не приводил, так где же они и что с ними будет?).
С сердечным пониманием к Иветте отнеслись и теперь: спросили, не голодна ли она («Спасибо, нет»; одно лишь упоминание еды вызвало у неё муторную тошноту), предложили плед («Благодарю, не откажусь, что-то меня… познабливает») и выдали книгу.
«Слалом с падением в бездну» Демьена де Дерелли. Конечно. Ну конечно же.
Неделимый. Как будто других писателей на Анкале не было, нет и никогда не будет.
(Зря она так, разумеется, люди ведь хотели, как лучше: Слалом — книга смешная, светлая и до одури оптимистичная; классическая работа Демьена де Дерелли, поднимающая настроение, даже если оно — ха-ха — упало в бездну… всем, кроме запертой на Каденвере и связанной личными обстоятельствами Иветты Герарди.).
Она бы сейчас, на самом деле, с величайшим вниманием почитала бы учебник по юриспруденции, ведь её дальнейшая судьба зависела от тонкостей трактования законов, в которых она, к несчастью, совершенно не разбиралась.
Как назло, абсолютно всё упиралось в расплывчатые определения границ юрисдикций.
Небесные острова жили по собственному, одинаковому для всех пяти уложению, по которому самым страшным наказанием была экстрадиция: мелкие нарушения из разряда «молодёжи свойственно», как и везде, искуплялись деньгами; совершившие же проступок более тяжёлый высылались на родину и проходили через её суд.
Если разбираться с Иветтой будет Ирелия, то всё закончится хорошо: да, изготовление и хранение немагических абортивных веществ означало тюремный срок — вот только недолгий, всего лишь года два-три; жизнь, конечно, из-за судимости станет немного сложнее, и родители, Неделимый, как же их жаль, они ничем не заслужили такую непутёвую, злосчастную, безмозглую дочь…
Однако тюрьма — это не смерть. И там, пожалуй, будет гораздо безопаснее, чем здесь.
Тюрьма — это лучший вариант. Но если Каденвер теперь является придатком Оплотов, если преступление на его территории рассматривается как плевок в лицо Приближённым, то судьёй Иветте станет лично третий Архонт Вины Ферион; который, выражаясь вежливо, известен достаточно своеобразным толкованием нормативных комплексов, а говоря откровенно — склонностью подгонять трактовку закона под свои таинственные желания.
Те, кого он каким-то чудом признавал невиновными, считались оправданными высшей инстанцией (а значит, неоспоримо) и могли ничего не опасаться.
Признанные виновными же — исчезали бесследно.
Неделимый… лишь бы Ирелия. Пусть Ферион, если окажется, что этим делом заниматься обязан всё же он, решит, что подобная мелочь вмешательства Архонта недостойна.
Проклятье.
Размышлять и о прошлом, и о будущем было невыносимо; к Слалому даже притрагиваться не тянуло, а пялиться сквозь пальцы в пол, покрытый черничным ковром, откровенно надоело — встряхнувшись и с силой потерев лицо, Иветта, не раздеваясь, залезла в кровать и попыталась заснуть, однако получалось у неё только думать.
О том, что наручи Вины (на проверку) не причиняют никаких неудобств: не давят, не режут, не царапают и не холодят — обычное украшение, которое «всего лишь» превращает твои намерения в облепляющий границы разума изнутри прах.
О том, что абортивные для крайнего случая можно было, придушив усилием воли желание сделать и успокоиться, замешать при наступлении крайнего случая, но ведь если человек — идиот, то не поможет и весь Оплот.
О том, что если пострадает Лета, Дориан или Клавдий, то впору будет действительно решиться на изготовление ядовитого вещества и убийство — убийство самой себя.
О том, что вообще-то смерть — отнюдь не самое страшное, что может случиться с человеком.
