Под конец Иветта практически кричала, а высказавшись… неожиданно пошатнулась.
Да при чём тут вообще — специалисты?
Неожиданно потому, что она не помнила, когда и как оказалась на ногах — не осознавала, что, оказывается, стоит.
Неделимый. Как же я устала.
Она разжала кулаки. Села обратно на кровать. Глубоко вдохнула и выдохнула. И посмотрела на Отбитого Хэйса.
Который… если бы речь шла о ком-нибудь другом, то можно было бы сказать «который выглядел так, словно его ударили».
Он сидел, замерев и выпрямившись чересчур, прямо-таки неестественно; его глаза расширились, рот — приоткрылся, а лежащие на коленях руки — напряглись; кажется, он даже побледнел, хотя в его случае утверждать что-либо было тяжело: «белое» не особо-то отличишь от «чуть более белого».
Он смотрелся жутковато, а смотрел — в кои-то веки не морозно и давяще, а словно бы растерянно и с тревогой, к которой примешивалась обида… Да нет. Нет. Вряд ли — с чего бы вдруг.
Они оба снова упали в глубокую, вязкую, бездонную тишину: Иветта молчала, потому что добавить ей было нечего, да и пробуждение на проверку оказалось кратковременным и иллюзорным: ярость улетучилась так же стремительно, как и ворвалась, уступив Трон исходному болотистому опустошению; Хэйс же молчал…
Да кто ж, кроме Неделимого, знает, почему он молчал.
Наконец он, дёрнувшись, расслабил руки, вытащил из себя фонарный столб, тряхнул головой и по традиции разразился очередным вопросом:
— Эри Герарди, скажите… Кто-нибудь из моих коллег вас… к чему-либо принуждал?
Очередным феерическим вопросом.
Как насчёт того, что Приближённые коллективно принуждали её — а вместе с нею и всех остальных — оставаться на Каденвере, м-м-м? Не давали увидеться с семьёй, с друзьями, знакомыми и учителями; не позволяли дышать воздухом чужих стран и гулять по улицам других городов; запрещали уходить, лишили естественной, как свет Соланны, и такой же необходимой для нормальной жизни возможности вернуться домой — что, всё это уже не считалось?
Впрочем, Иветта помнила, о чём шёл разговор, и потому ответила только:
— Пока что — нет.
«Догадываешься, какие слова здесь ключевые, непонимающий ты наш?»
Хэйс поднял руку, с силой сжал пальцами переносицу, а затем неожиданно встал. Дошёл до входной двери — вернулся к стулу; дошёл до шкафа — развернувшись, направился к окну, немного в него посмотрел и ещё раз прошкандыбал до двери; в конце концов, опять добрёл до стула и снова на него сел — прямо и положив руки на колени.
Смотрела на него Иветта с одной-единственной заторможенной мыслью: «Да что с тобой не так-то, вот правда?»
Серьёзно: что с ним было не так?
— Во-первых, вы, эри Герарди, переоцениваете имеющуюся у меня власть. Я не имею права по собственному желанию изменять законы Каденвера, особенно в сторону ухудшения качества жизни. Этого не одобрит ни его сильнейшество Ирлинц, ни его сильнейшество Ферион — их неодобрение же приведёт к отмене моих решений и моей отставке. И, естественно, ухудшению качества уже моей жизни. И всё это также относится ко всем моим коллегам.
«К ухудшению качества уже его…»
Неделимый помилуй, Отмороженный Хэйс что… только что пошутил?
Точнее, конечно, попытался: шутка вышла откровенно средненькой, если задумывалась вообще — честное слово, творящееся в его голове являлось загадкой из загадок, но тем не менее — надо же.
И Отмороженным человеческое, оказывается, не чуждо.
(Ирлинц… Второй — нынешний — Архонт Печали, напоминание о котором ничуть не успокаивало и не утешало.
Исторически некоторые Оплоты обрели свою конкретную специфику: в Оплоте Надежды занимались в основном целительством, в Оплоте Стыда — материаловедением, в Оплоте Вины — законами, в Оплоте Любопытства — фундаментальными теориями, в Оплоте Удивления — зоологией, в Оплоте Сострадания — историей и социологией…
Некоторые — но не все.
Оплот Печали занимался непонятно чем, а его хозяин со странным именем был известен тем, что не был особо известен. Хотя являлся одним из старейших Архонтов с поистине выдающимся количеством Приближённых за спиной.
Конечно, все держатели Тронов предпочитали жить в тумане и тени, однако полотно тайны, в которое закутался Ирлинц, было особенно тёмным и прочным.
И с чего бы ему, семисотлетнему сильнейшему, думать о жителях какого-то там маленького, застрявшего в небе островка?).
(Да кто в здравом уме надеется-то — на Архонтов?).
— Во-вторых, при всём уважении… Вы имеете… очень странные представления о нас в целом и обо мне в частности.
Прищурившись, Отмороженный Хэйс неожиданно немного подался вперёд и продолжил как обычно ровно, но с каким-то ощутимым напряжением:
— Нашей задачей, эри Герарди, является исполнение Воли Архонтов и поддержание порядка на Каденвере. Если — если — с вами или с кем-то, кого вы знаете, случится то, чего вы опасаетесь — приходите ко мне. Уверяю вас, виновный не увидит милосердия ни от меня, ни от его сильнейшества Ирлинца, ни от его сильнейшества Фериона — а пострадавшей будет оказана любая необходимая помощь. Специалистами высочайшей квалификации из Оплота Надежды. Вы меня понимаете?
Нет.
Нет, она не понимала.
Не понимала, как же всё так обернулось.
Не понимала, а где гарантии этих прекрасных слов.
Не понимала, что именно в данном случае подразумевается под «поддержанием порядка».
Не понимала, что ей в описанной схеме следует делать, если виновным будет являться сам Хэйс.
И не понимала, каким образом она к нему придёт, если в скором времени окажется либо в Ирелии, либо в Оплоте Вины.
Она… не понимала ни-че-го.
— Да, ваше преподобие.
Хэйс несколько секунд смотрел на неё с обжигающим, скручивающим, пронзительным вниманием, а затем покачал головой и откинулся на спинку стула.
— Эри Герарди, прошу вас, скажите мне честно… Вы изготавливали какие-либо яды?
Неделимый Всемилостивый, опять?!
Опять — это?
Да они же весь дом перевернули; всё, что было можно, отправили на проверку (теперь, кстати, ясно, какую, вот только всё равно не ясно, откуда вообще взялись-то подобные «подозрения»); и наверняка ведь ничего не нашли, потому что ну не было у неё никаких ядов, не было, не-бы-ло!
— Да не собиралась я никого убивать! Я даже не думала… Да с чего вы вообще так решили?!
Хэйс поднял правую руку: выставил её ладонью вперёд, и Иветта, подавшись назад, замолчала.
— Я не обвиняю вас в планировании убийства. Я… — он осёкся, отвёл взгляд в сторону, а затем снова посмотрел на неё и продолжил говорить медленно и тихо: — Я понял, что абортивные вы изготовили… на случай предполагаемой отчаянной ситуации, в которой они будут единственным выходом. Меня интересует, не изготовили ли вы яды — из тех же соображений. Для себя.
А.
Это, кстати, было очень хорошей идеей — жаль, она сама до неё не додумалась.
И возможно, Иветте следовало испытать
