Иветта их прекрасно понимала: она тоже чувствовала себя откровенно разбитой.
«Спасибо вам, — подумала она, закрыв за ними дверь и поставив защитные стены. — Спасибо, что не стали обвинять: я и сама всё знаю и обязательно перед вами извинюсь… Как будто бы этого будет достаточно».
Она осознавала, что не заснёт.
И потому весь остаток дня и вечер задалбывалась — приводила в порядок дом после «визита» Приближённых: расставляла по нужным местам безделушки, развешивала одежду, раскладывала посуду, рассортировывала книги — и до постели (снова целой: спасибо «Печальным Клоунам», сшившим то, что сами же порвали) в итоге добралась лишь в ночи.
Переоделась в пижаму. Выпила снотворное. И упала в черноту ещё не до единения с подушкой.
Ей снились вечные дожди Хар-Лиота, пронзающие серое небо шпили Вирдана и залитые светом Соланны купола Лимертаила; белоснежные вершины горных хребтов Серды, косяки золотисто-пурпурные рыб в чистой и светлой воде Дал-Селаина, полупрозрачные облака, вальяжно плывущие над сонным Калирхадом, и безветренный покой Пепельной Пустыни — пишущая мама, курящий на крыльце папа, тихо смеющийся Хранитель Краусс, очень человечный Этельберт Хэйс, устало говорящий: «Я вас искренне не понимаю, но очень хочу понять»…
…и почему-то — загадочно улыбающийся Приближённый Кет.
Глава 7. В Неделимого — верую
…не печальтесь, ибо Мы не нужны вам: Анкала всегда предназначалась — для ваших рук. И сколько бы раз ни скрывалась Соланна за Вековечным Монолитом, сколько бы ни замыкался круг сезонов и ни оттесняли друг друга века — даже стоя перед Вечностью, помните: Мы любим вас и будем любить, пока живём.
Из речи Создателей перед Исходом; перевод Инсаиллы, первого Архонта Страха
…не горюйте — Мы не нужны вам, ибо Анкала была сотворена — для ваших ладоней. И сколько бы раз ни сбегала Соланна за Вековечный Монолит, сколько бы ни завершали свой круг сезоны и ни сменяли друг друга — столетия; даже перед лицом Вечности помните: Мы любим вас и будем любить, пока дышим.
Из речи Создателей перед Исходом; перевод Гершса, второго Архонта Страха
…не печальтесь, ведь Мы не нужны вам: Анкала всегда была лежащей — в ваших руках. И сколько бы раз ни скрывалась Соланна за Вековечным Монолитом, сколько бы ни замыкали свой круг сезоны и ни стирали друг друга века — даже глядя в глаза Вечности, помните: Мы любим вас и будем любить, пока существуем.
Из речи Создателей перед Исходом; перевод Эндола, третьего Архонта Страха
Она проснулась в полдесятого утра — без будильника, естественным образом; раньше, чем ожидала (после почти бессонной ночи и всего-что-случилось-потом неудивительно бы было продрыхнуть часов эдак четырнадцать), и чувствуя себя хуже, чем надеялась: глаза не могли пробиться через порождаемый ими же белёсый туман, руки — отыскать и вернуть привычную аккуратность и точность, а голова — сбросить вес, чтобы не ощущаться целой гигантской планетой.
Впрочем, Иветта никогда не была довольным жизнью — и даже просто разумным — существом сразу по пробуждению: до первой чашки крепкого, горького и чёрного как Вина кофе.
(Проклятье, да что ж за ассоциации-то… Впрочем, понятно, что за — а также откуда, почему и с каких пор.).
Помогла она и теперь: мир прояснился, а тело перестало смутьянить — и вспомнилось, что сегодняшний день, девятое Нояра, являлся, соответственно, девятым (предпоследним) днём декады: пар по расписанию было всего две, и, конечно, ничто не запрещало плюнуть и прогулять…
Но раз уж удалось проснуться — почему бы и не сходить? К тому же и времени до них было ещё полно, то есть очухаться и собраться можно было совершенно спокойно — без тревоги, поспешности и суеты.
Этим Иветта и занялась: отлежалась в ванной; запихнула в желудок, который по утрам работал ничуть не лучше, чем голова, две тортильи с курицей и огурцами; оделась «попугаем» (и даже не поленилась вплести в волосы бусины и перья, максимально приблизив причёску к бреду тяжелобольного, если не умирающего), выпила ещё одну чашку кофе и наконец выползла на улицу.
И направилась к сердцу Каденвера — пешком: по серым «мраморным» плитам, под серым давящим небом, к серым — пепельным — стенам; серое, серое, серое, абсолютно всё как назло, будто умышленно, словно в насмешку — серое…
Нет, прогулка мысли не очистила. Настроение не улучшила и желания учиться не прибавила: Иветта, конечно, в аудитории присутствовала, вот только слушала лишь шёпот Университета и думала — исключительно об его Хранителе.
О первом из пришлых, который, казалось, был — во всём и везде: пронизывал собой каждый миллиметр небесного острова; каждый шаг, вдох и решение тех, кто неожиданно, за считаные минуты лишился свободы и выбора — который ощутимо существовал даже вне поля зрения и с которым, если задуматься, поговорить-то выпало… всего лишь дважды.
И оба раза закончились — всепоглощающим недоумением. Оглушительным внутренним криком «Неделимый, да что же сейчас вообще произошло?!».
Иветта помнила, что с ней желали побеседовать, и не стыдилась того, что даже предположить не могла; ни малейшего — самого мельчайшего, хотя бы микроскопического — представления не имела, о чём и зачем.
Она довольно часто видела Хэйса. Мимолётно, бегло, краем глаза замечала его — неизменного: высокого, быстрого, пугающего, завёрнутого в несколько слоёв одежды, узорами искалеченной и истерзанной…
Он должен был быть понятным и предсказуемым, но был — абсолютно полярной инверсией.
Являлся чем угодно, но не суммой своей внешности, титула и положения — сонаправленные, словно бы созданные друг для друга составляющие не складывались в единое целое; не образовывали — ожидаемое, не оттеняли — содержимое, не отражали — внутреннюю суть…
«Да кто же, кто же ты, Этельберт Хэйс?»
И чего ты, непонимающий и непонятный, от меня хочешь?
Что движет тобой? Чем было вызвано — твоё милосердие?
До раскрытия тайны тайн оставалось около полутора часов, — пары благополучно закончились в три с небольшим— и убить время Иветта решила в «Очаге одаряющем»: есть, признаться, не тянуло совсем, но надо было — не хватало ещё огрести проблемы со здоровьем из-за «нервного голодания».
Она с немалым трудом, но всё же втиснула в себя овощной салат, попялилась на свисающие с потолка жёлто-оранжево-алые светильники, заказала двойной кофе с апельсином и мятой, попробовала почитать учебник по металлографии, но быстро сдалась и достала из сумки «Три лица в ночи» — последнюю книгу Лауры Суленьи, до которой раньше никак не доходили руки.
Про
