Откуда-то издалека, из-за Четвертого кольца, доносится горестное «у-у-у!» – собака воет за семью болотами, за тридевять земель, где-то в зоне грязи безводопроводной. Тоска и жуть. Или не собака, а птица-пересмешница какая – Бог ведает… А только этот вой тебя врасплох берет – душа вздрогнет, задышит побито, торопливо, будто перед смертью – и остро, иглой, прямо в сердце входит иное – горячее, нежное, сладостное – имя. Тимур.
15. «Кошки» Семицветовой
Все началось два года назад, с кошки.
В то утро позвонила Семицветова – перенести запись на прием, поболтали между делом, как старые, давно притертые друг к другу приятели, почти родня, столько лет знакомы, и в конце она вдруг говорит:
– Думаю, вам нужна переноска для кошки.
– О чем это вы? У меня нет кошки.
Леднев удивился не столько ее словам – Семицветова держала кошачий питомник и это было не первое ее предложение, – сколько загадочному и в то же время категоричному тону.
– Ну, так будет, – все тем же тоном сказала она. – Чудесная кошка – воды не боится, еды не просит. Породы «датская королевская».
Тут он сообразил, что Семицветова пытается донести до него какое-то секретное сообщение.
– Никогда не слышал о такой породе, – осторожно сказал он.
– Слышали, даже видели. Редчайшая порода. Можно сказать, – она сделала многозначительную паузу, – музейная.
Он покрутил в уме ее слова и внезапно понял: речь идет о статуэтке из музейной коллекции – фарфоровой пантере Кнуда Кюна, мастера датской королевской мануфактуры.
– Ах, да, припоминаю, – пробормотал он. – Но… помилуйте…
– Не возьмете – ее усыпят.
Это означало, что статуэтка списана и вскоре будет уничтожена согласно Закону о Второй Заповеди.
Он обещал подумать. И в тот же день, еще ничего не решив, заказал в магазине «В гостях у сказки» коробку-головоломку подходящей емкости. Это была идеальная «переноска» – он уже много лет покупал китайские шкатулки, все в клинике знали о его увлечении, охрана на вахте никогда не проверяла их содержимое. И хотя он понимал, что Семицветова вовлекает его в смертельно опасную авантюру – это называлось хищением государственной собственности и каралось вышкой, – но что-то взыграло в нем.
Со временем у них сложился свой метафорический язык – стихийный шифр, для каждого случая – новый, изобретаемый ею на ходу, однако для него, реликта сгинувшей эпохи, всегда прозрачный. Обычно она звонила записаться на внеочередной прием с какой-нибудь вымышленной жалобой, не забывая сокрушаться: «ах, Дмитрий Антоныч, я такая мнительная», чтобы у прослушивающих складывалось впечатление, будто дамочка – невротична и тревожна, что, в общем-то, обычно в ее возрасте, да еще после перенесенной «женской» операции.
«Друг мой, – смущенно басила она. – Я понимаю, что надоела вам своими страхами, но что-то меня беспокоит». Он сразу включался в игру: «Вы плохо себя чувствуете?» – «Ох, – вздыхала Семицветова. – Я чувствую себя доисторической развалиной! Обломком Гомеровской эпохи», – и он понимал, что речь идет о субмикенской керамике, и готовил «переноску». Или, предваряя ее жалобы, сам, по праву лечащего врача, спрашивал: «Ну, как наше самочувствие?» – «Хуже – только у мумии Тутанхамона», – отвечала она, и это означало, что для него приготовлена какая-то египетская фигурка периода Нового царства, 18-й династии. Если что-то шло не так, она отменяла назначенную встречу: «Не могу сегодня, кошка заболела».
Леднев поначалу ломал голову: каким образом ей удается обманывать линзы и незаметно выносить «кошек» из запасников Пушкинского музея? – пока однажды, в каком-то отвлеченном разговоре, она сама не намекнула: брешь нужно искать в наиболее укрепленном месте. И тогда он догадался: Семицветова обратила в свою пользу самый жесткий рычаг надзора – «наказание слепотой». Эта мера была введена лет десять назад, чтобы устранить косяк, обнаруженный в системе линз-контроля: до комитетчиков вдруг дошло, что каждый раз при банальной разрядке ПНК наблюдаемый на время ускользает от наблюдателя – пока вновь не подключится к зарядному гнезду. Что тут началось! Угроза безопасности! Диверсия врагов! Полетели головы «китайских шпионов» из звена высших сотрудников по ИТ-связям с Поднебесной – откуда и пришла в Россию технология следящих линзовых дисплеев с видеоядром в наушном компьютере. Государь бросил клич: «Новаторы, дерзайте! Высочайшим повелением Мы назначаем награду тому, кто придумает, как обеспечить бесперебойное питание каждого ПНК».[13] Из лучших умельцев сформировалось Особое ИТ-бюро КТД, где в кратчайшие сроки разработали метод «наказания слепотой»: теперь, при критически низком уровне заряда ПНК, в линзах автоматически включается «бельмо» – и недотепа, не успевший вовремя добежать до розетки, слепнет. А что крамольного может предпринять слепой человек?
Человек – да. Но Семицветова – не человек. Она – чертов ангел. И директор Пушки. Она там все знает на ощупь. И за пять минут, находясь в нужной точке локации, успеет предпринять что угодно крамольное. Ведь пять минут слепоты – это и пять минут невидимости. Главное – заранее рассчитать заряд батареи и геометрию своих передвижений по музею. Чтобы ослепнуть в нужное время и в нужном месте. А когда дело сделано, с притворным квохтаньем метаться и причитать: «черт меня побери, старую дуру, опять забыла вовремя подзарядиться! Где же это чертово гнездо! Эй, кто-нибудь, помогите, я ничего не вижу!», ударяясь мягкими частями об углы стеллажей. Кто заподозрит интеллигентную, не от мира сего, пожилую даму?
И все-таки Леднев понимал: сколько веревочке не виться… Нет, все, хватит, пока не поздно. Надо остановиться. Вот еще Мавка – и все. Невозможно было отказаться от Мавки. Но теперь – все. Больше никогда. Теперь уж точно. Сколько раз он себе обещал: это – в последний раз. Каждый раз, все эти два года.
Два года – с тех пор, как вышел Закон о Второй Заповеди: «Запрещено создание, хранение и распространение любых произведений искусства, двухмерных и трехмерных, которые содержат изображения живых существ – как телесных (людей, животных), так и бестелесных (ипостасей Бога, ангелов, бесов, райских птиц и зверей, адских чудищ, языческих идолов, потусторонних сил и т. п.), воплощенных в конкретных тварноподобных образах».
Конечно, закон не требовал уничтожить все сразу. На первом этапе – только то, что не представляло ценности для казны, всякую кустарную мазню, поделки дилетантов и непризнанных гениев. Иное дело – шедевры мирового значения. Они перешли под особую опеку государственных торговых агентов, которые сбывали их за границу, подыскивая самых щедрых покупателей. И дело шло быстро. Труднее было с мастерами второго и третьего ряда – возни больше, денег меньше. Однако – несмотря на то, что мгновенный выброс на рынок огромного количества произведений искусства из русских музеев поначалу вызвал их резкую девальвацию – торговля наладилась и на этом фронте: угроза скорого и окончательного уничтожения всего фигуративного русского искусства заранее переводила все его наследие в раритетный
