Юрочка прикладывает ладонь к уху:
– Не слышу! Мы оправдаем себя?
– Оправдаем! – кричат уже смелее.
– Все вместе! Мы оправдаем себя?
– Оправдаем!!!
– Да! А почему мы оправдаем себя?
– Потому что мы – роевое сознание! Мы – едины! Наше единство свято! Вместе мы – Правда, которая выше всех правд!
– Истинно так! – Юрочка сводит ладони перед грудью.
– Заключительное слово прокурора! – объявляет Сухотин.
– Обвиняю Риту Гамаюн и Дерюгину Диану в том, что вступив в злоумышленный сговор, оклеветали потерпевшего Демьяна Воропая, а затем попытались его убить. Вот орудие убийства, – Юрочка поднял камень и, держа его перед собой в вытянутой руке, повернулся вправо и влево, как мачтовый кран. – Кроме того, Гамаюн виновна в развратном поведении, порочащем честь и достоинство всего коллектива. В том, что своим примером увлекла на дурную дорожку Дерюгину. Которая, в свою очередь потеряв стыд и страх, открыто начала плевать на волю коллектива в угоду своим низким инстинктам, в цинизме даже превосходя свою наставницу… – он обстоятельно и подробно перечисляет все наши грехи, ничего не упуская. – До поры до времени это сходило им с рук. Но сегодня чаша терпения лопнула. И теперь они должны ответить за все сполна. Требую высшей меры. И пусть орудием правосудия станет то, что они использовали как орудие преступления! – он потряс над головой Ритиным камнем.
Кохры уважительно кивают: «Красиво задвинул». – «А я чот не понял». – «Чо ты не понял?» – «Ну, камень этот. Это типа что?» – «Это типа лечить подобное подобным». – «В смысле?» – «Ну, как. Раз они его камнем, то и мы их!» – «А! Справедливо!» – «Ну! Все по-честному» – «А то!».
– Суд удаляется на совещание, – объявляет Сухотин, на цыпочках подбегает к Юрочке, они шепчутся, Сухотин возвращается в первую позицию и снова объявляет: – Суд вынес решение: признать Риту Гамаюн и Диану Дерюгину виновными по всем статьям и приговорить к побиению камнями. Приговор привести в исполнение незамедлительно.
– Ну, чего стоим? Вперед, за камнями, – машет рукой Юрочка. – А то мы тут до новой луны проторчим.
Все разбегаются.
Остаются только Сухотин, Цыганок, Воропай и Юрочка.
Цыганок ходит кругами, что-то тревожно обдумывая, поглядывая на нас с Ритой быстрым глазом.
– Чот стремно, – говорит он, наконец. – Базлай, слышь, чо. Может, не стоит… ну, в смысле… того… А то вдруг какая-нибудь гнида донесет? Лезга какой-нибудь?
– И что?
– И все! Тогда нам каюк.
– С фига ли? Мы ничего не сделали.
Цыганок озадачен:
– Так ведь сделаем?..
Юрочка безмятежно качает головой:
– Я и пальцем не шевельну. А ты, Воропай?
Воропай сплевывает сквозь зубы:
– Вот еще, мараться.
– Ну, или они сделают, – Цыганок кивает в сторону ушедших за камнями.
– Вольному воля. Разве мы кого-то принуждаем? Сухотин, скажи?
– Мы и не могли бы, – рассудительно говорит Сухотин, быстро сосчитав в уме. – Их в десять раз больше.
– Никак не могли бы! Точняк, – доходит до Цыганка. – Попробовали бы мы их принудить, да? И ваще, мы просто играли, да?
– Ну, ты понял, – улыбается Юрочка змеиной улыбкой.
Возвращаются кохры – кто с камнем, кто с обломком кирпича, кто с арматурой.
Меня и Риту хватают под локти и выволакивают на середину полянки, Рита вырывается и бежит по кругу под смех зрителей – со связанными за спиной руками похожая на курицу. «Цып-цып-цып! Цып-цып-цып!» – кричат со всех сторон, она мечется и петляет, Цыганок с Самойловым носятся за ней, растопырив руки. Наконец словили, ведут обратно.
– Привяжите их к пожарному гидранту, чтоб не разбегались! – предлагает кто-то.
Все находят идею разумной. Нас тащат через крапиву к красному столбу гидранта… Когда же все это кончится…
– Так, – говорит Юрочка. – Все готово? Давайте уже закончим это.
– Давай, давай! – кричат из толпы. – А то на обед опоздаем!
Он обводит всех задумчиво-любопытным взглядом.
– Ну, что ж. Пусть тот, кто без греха, первый бросит в них камень.
Все приходят в замешательство. «Что он сказал?» – «Уши прочисти, что. Пусть бросит, сказал». – «Камень! А у меня вон, кирпич!» – «Сам ты кирпич, мудило». – «Так надо ж камень». – «Вот же тупое существо, лютик ты ползучий. Это ж фигурально! Метафора! А так-то бросай чо хошь». – «Значит, можно кирпич?» – «Да хоть гайку от болта. Бросай и не выпендривайся» – «Сам бросай, умник». – «Я с грехом, а первый надо чтоб без греха». – «А кто без греха?». «Левицкая! Левицкая у нас без греха!». – «Точно. Ирка-святоша. Пусть она бросит первая». – «Левицкая, бросай!».
Левицкую выталкивают вперед. Ира стоит, опустив глаза, переминается.
– Вы ошибаетесь. Я очень грешна, – лепечет она. – У меня помарки в дневнике. Я постель вчера невовремя убрала…
– Знаем-знаем, кончай тупить, это не считается! Не ломайся! Ты всех задерживаешь! Люди ждут! Вечно ты всех маринуешь! Давай уже! А то выдумала, помарки!..
Ира послушно вздыхает. Заносит над головой камень и, поведя слабой рукой, бросает неловко. Камень пролетает мимо и с тихим шурхом падает где-то в кустах.
– Мазила! – выступает вперед Гольцева. – Учись, как надо.
Она сосредоточенно прицеливается, переходит с одного места на другое, да когда же это кончится, снова прицеливается – видно, не может решить в кого – в меня или в Риту. Выбирает. Выбрала. Все, конец, слава богу. Последнее, что я вижу, – камень, который, очень медленно и красиво вращаясь в воздухе, летит мне в лицо. Удар – и звезды. Сверкающие россыпи звезд.
45. Четыре всадника
– Дмитрий Антоныч, связь прервалась, я не договорил. Алло, алло!
– Да, мой друг, я вас слушаю.
Он стоял у окна. Краска на подоконнике и рамах была растресканной и местами облупилась, обнажив трухлявое дерево. В зазоре между оконными рамами лежала черная пыль и невесомые, высохшие мухи в паутине. Сквозь давно не мытое, покрытое белесыми плевочками стекло он смотрел на двор, удивительно похожий на двор его советского детства. Разбитый асфальт, расчерченный мелом на классики; голубой запорожец на кирпичах; детская площадка с песочницей, качелями-весами и железной горкой, под которой зияла вечная лужица в ямке. Лысый газон, протоптанный стихийно в разных направлениях. Тротуар, как всегда в сентябре, засыпан ярко-алыми ягодами шиповника. Все именно так, как он помнил. Только вот… Ни одной раздавленной ягоды на земле. Ни души во дворе. Ни звука.
Сейчас он слышал лишь чихание водопроводного крана, который, по совету Дурмана, оставил открытым, чтобы стекла ржавчина. И голос Рыбкина.
– Я выяснил кое-что любопытное, – возбужденно говорил Рыбкин. – О судьбе этого юноши, Тимура Верясова. Помните, мы говорили? Так вот. В мае его призвали в армию, он попал в воинскую часть Смоленского гарнизона и после трех месяцев учебки был направлен в район активных боевых действий. В первом же бою тяжело ранен – а теперь внимание: травматическая ампутация обеих ног и многочисленные осколочные ранения, в результате которых были частично утрачены кости и ткани лица и полностью – органы зрения. Сейчас он находится в госпитале… – Рыбкин сделал драматическую паузу. – Профессор! Вы понимаете, что это значит?
– Ну, говорите уже, не тяните.
– Точка универсума! Вы
