Поздним вечером он добрался до дома. Тупик его улицы был тёмен и тих, не светилось ни одного фонаря, у соседей только горело окно, небо, тяжёлое, тёмное, придавило город, как крышкой. Рома уже знал, что будет дождь, как знало об этом всё живое вокруг. Продвигаясь в тёмном переулке, он и тут ни на секунду не терял внимания на себе.
Гренобыч встречал у порога. Разумеется, он уже знал не только о его приближении, но и обо всех произошедших с Ромой переменах. Несмотря на то, что был свидетелем этих перемен, он только сейчас, казалось, их осознал – только тогда, когда это стало известно всему сообществу, – и теперь встречал Рому не с той расслабленной вальяжностью, как обычно, а строгим, напряжённым, выжидающим взглядом – как и все вокруг.
– Это ты? Ты другой? – спросил, наблюдая, как Рома разувается у дверей.
Рома усмехнулся. Он так устал, что отвечать не было сил. Для ответа ему ещё требовалась перекодировка. Однако и не отвечать было нельзя, он это уже понял. Это человек может пройти мимо или послать в ответ. Зверь всегда отвечает. Если спросили, кто он, ответит обязательно, иначе война.
– Это я, – сказал Рома. – И я другой.
– Что ты делаешь, другой? – последовал новый вопрос, и Рома чуть не застонал. Он понимал уже, почему Гренобыч расспрашивает: ему поручено расспросить, в этом общем сознании уже нашли самого близкого, кто может спрашивать, – никто со стороны этим правом не обладал, у всякого есть право только на первый вопрос, а дальше – как пойдёт знакомство. Обычно кто сильный, тот и спрашивает. Но это если столкнулись нос к носу. Однако звери так старались не делать. Они старались обходить друг друга – при всей их общности, при всём том едином поле, в котором они находились, каждый из них был куда как более индивидуален и потенциально опасен для другого, нежели человек. Поэтому информацию старались получать издали, исподволь, с воздуха или меток, расставленных в пространстве. Это Рома уже понял за день, трудно было не понять, если город оказался расчерчен и поделён, и каждый куст, столб, дерево, всякий поворот, лавочка, любое приметное место – всё кричало о том, кто здесь хозяин и почему сюда лучше не соваться.
А вот чего Рома ещё не успел понять – это круги приближения, которые были у всех, но все разные, от чего-то зависели, как-то возникали. Видя – и слыша – на улице, как встречаются две знакомые, но принадлежащие к разным кругам собаки, он не мог бы пока предположить, что последует за первым опознанием, за обменом паролями: «Ты кто?» – «Это я», – подерутся или начнут весело болтать, обнюхиваясь. Однако они это знали, и знало всё вокруг.
Гренобыч был из его внутреннего круга – он наблюдал трапезу, а это и означало высшую, интимнейшую степень приближения у хищников. Даже между партнёрами близость считалась второго шага, а вот если вместе едите или хотя бы просто присутствуете при трапезе другого – это ближний круг, ближе просто некуда. Поэтому он имел прав до невозможности больше, чем любой. Он мог задавать вопросы. Он мог всё про тебя знать. И он не отстанет, это Рома уже понял. Но Роме было лениво отвечать.
Он разулся, прошёл в дом и свалился в кресло в комнате.
– Что ты делаешь, другой? – Гренобыч шёл следом, и в вопросе слышалась агрессия. Второй вопрос даёт право показать зубы. Ну а третий – третьего не бывает, это уже прямое нападение. А что, всё чётко: дважды тебя предупреждали, не обессудь.
– Я устал, кот, – сказал Рома, глядя на него как можно мягче. – Я ничего не делаю.
– Чего ты хочешь?
– Спать? Есть? Я не знаю, кот. – Рома понимал, что Гренобыч спрашивает не об этом, что его вопросы – вопросы вообще, в целом. Но ему было сейчас так пусто, так сумрачно, что он понимал – задумается обо всём этом по-настоящему, о том, как жить дальше и что он от жизни хочет, и можно будет бежать вешаться. Поэтому куда как легче было скользить по поверхности, отвечать не на вопрос, а на одну его форму.
Гренобыч этого не понял, но задумался. Сидел и нервно охлопывал вокруг себя хвостом. Видно было, что думает, как бы спросить иначе, чтобы некуда было выкрутиться. Видно было, что он очень старается быть полезным обществу – Рома уже знал, выучил за день, что это единство и взаимная полезность, которая проявляется даже во взаимной пищевой связи – основа их мира. И главной целью этой полезности было выживание: личное, потомства, видовое и вообще, если можно так выразиться, – выживание жизни самой по себе. И вот когда речь шла об этой общей, неоспоримой цели, отпадало всё остальное, и сообщество становилось таким огромным, невозможным, планетарного масштаба осознанием, где всякий был частью его, от гриба и бактерии до какого-нибудь кита.
И только человеку, что характерно, там места не было. Он был из другого царства, и животные подозревали даже, что цели у него иные, отличные от их собственных. Не выживание, а что-то ещё. Что – они не задумывались.
Но были ещё другие. Редко, однако попадались. Изгои как из одного, так и из другого мира. И вот теперь к ним принадлежит ваш покорный слуга. Поздравляю вас, Роман Никитич. Спасибо, Роман Никитич.
Он открыл глаза. Похоже, на минуту заснул. Кот по-прежнему сидел в двух шагах и глядел на него с раздражением. Рома улыбнулся ему и похлопал по коленям.
– Иди сюда, кот. Доброе ты животное. Я хоть и другой, но всё-таки прежний. Иди ко мне.
Доверия на лице у Гренобыча не было. Поколебавшись, он всё же поднялся, вытягиваясь и в любую секунду готовый отскочить, приблизился и обнюхал его сперва за два шага, потом за шаг, потом уткнув нос в штанину. Рома позволил ему это, наблюдая, как у кота буквально перещёлкиваются в сознании картинки мест, где Рома сегодня был и с кем сталкивался.
– Ты много видел, – сказал Гренобыч и грузно прыгнул на колени. Рома обнял его. Кот покрутился, ещё не доверяя полностью, но наконец лёг. – Ты много ходил. Что ты хочешь?
– Не знаю, кот. Я сам не знаю. – Рома погладил его по спине и закрыл глаза.
– Ты не другой, – сказал
