Она так и сказала: «Где тебя никто не тронет ночью». Когда она вышла, Винта вдруг разрыдалась… Она забыла, когда плакала последний раз.
Вечером, когда Кавада зашла в спальню, Тарис был уже в постели.
– Варг разговаривал со мной. Ты взяла служанку?
Что звучит в его голосе?.. Она не могла понять. Было темно как всегда. Кровать стояла в самом темном углу, лунный свет не проникал в эту сторону комнаты. Женщина подошла к канделябру и зажгла свечу – в первый раз. Принесла и поставила ее на сундук рядом с кроватью. Мужчина в постели не двигался. Кавада медленно подняла на него глаза. Небеленая простыня, небрежно наброшенная на половину торса, резко контрастировала с бронзовым, загорелым телом – красивым телом. А вместо лица было белое, мятое, страшное месиво. С дырами, где у людей обычно нос, рот, ухо. И с такими выразительными глазами… Темные волосы зачесаны назад и стянуты на затылке. До сегодняшнего дня она не знала, какого цвета у него волосы. Боги, как понять, что он сейчас думает?.. Злится? Граф смотрел на нее очень внимательно. Женщина не увидела в его взгляде ни агрессии, ни нетерпения. Она смотрела ему в глаза второй раз в жизни. Первый раз – когда он пришел к ней в комнату и предложил избавить от лорда Даневана. Что думает этот человек? Чем он живет? Что хочет? Что любит, в конце концов?
Ничего не говоря, не сводя с него глаз, Кавада начала расстегивать лиф платья. Ее любовник поднял голову. Блеснули белки глаз, когда он спросил:
– Ты меня боишься?
– Нет…
– Неправда. Ты никогда не смотрела мне в лицо…
Она спустила платье с плеч, повела бедрами, и тяжелая ткань упала на пол с глухим звуком. Молча стояла перед ним, всматриваясь в него, такая красивая в своей наготе.
– Да, это правда… Я никогда на тебя не смотрела… Но теперь все будет по-другому.
Кавада подняла руки и взяла его голову в свои ладони. Внимательно вгляделась в обращенные на нее темные глаза…
«Как, должно быть, ужасно ему жить, – думала она. – Знать, что тебя все боятся и никто не осмеливается посмотреть тебе в лицо. Обладать сильным, роскошным телом и не сметь снять маску перед той, кого любишь. Любит ли он меня? Или я для него всего лишь безымянная плоть для удовлетворения его похоти?»
– Потуши свет.
Мужчина высвободился из ее рук. Что такое? Он чувствовал себя неловко?
– Почему? Ты меня стесняешься?
Она увидела в его глазах удивление. Они никогда не занимались любовью при свете. Кавада легла к нему и провела ладонью по изуродованной щеке. Сказала твердым голосом:
– Я больше не боюсь тебя, Тарис.
Она действительно его больше не боялась. Страх ушел. Она никогда не отдавалась так страстно, как в эту ночь. Они уснули, когда солнце уже вынырнуло из-за горизонта.
Глава десятая
УБИЙСТВО И КОВАРСТВО
Тарис спускался в конюшню, как вдруг кто-то выскочил ему наперерез. Граф был погружен в свои мысли и не успел сбавить шаг. Пришлось схватить человека за плечи, чтобы не сбить его с ног.
– Какие… какие у вас сильные руки! – Верон перевел дух и вежливо отстранился.
– Извините, я задумался.
Бен наклонил голову и уже хотел идти дальше своей дорогой, как вдруг министр произнес:
– Граф, вы не откажетесь осмотреть со мной маяк?
Предложение было настолько странным, что на несколько мгновений Тарис просто молча уставился на Верона.
– Маяк уже давно в нерабочем состоянии… Надо бы возобновить его работу.
Кажется, Бен начинал что-то понимать…
– Мне хотелось бы посетить его самому, чтобы определиться в расходах, необходимых на ремонт. Но поскольку у меня нет привычки ездить верхом и лазить по камням, я прошу вас меня сопровождать.
Маяк ни в коем случае не мог быть причиной для личного визита первого министра, тем более в сопровождении командующего гарнизоном столицы. Верон вызывал графа на разговор, подальше от замка.
– Когда вы хотите туда поехать?
– Я думаю, послеобеденное время в самый раз. Солдаты и горожане будут отдыхать. Над городом поднимется раскаленное солнце, и люди попрячутся в каменные дома…
Весь день до обеда Тарис чувствовал напряжение внутри. Министр был не прост – он был хитер и коварен. За все время, что граф его знал, не мог вспомнить ни единой оплошности в его поведении. Вся его деятельность была разумна. Он был даже в меру честен. Если не считать участия в заговоре Эрланда, Бен не мог бы уличить его во лжи. Можно было с уверенностью сказать, что репутация Верона безупречна.
Конь застоялся в конюшне, теперь приходилось его сдерживать. Большой гнедой жеребец грыз удила и все время норовил сорваться в галоп. Граф видел, что Верону тяжело за ним поспевать даже рысью, и сжалился над министром, не имеющим привычки ездить верхом. Он чувствовал себя неуверенно – другое дело носилки… Белая немолодая кобыла под ним была толста, как старое бревно, и неповоротлива.
– Вы какой-то другой сегодня…
А вот у него какой-то всегда одинаковый голос, у этого политика – ровный, что бы ни случилось.
– То есть?
– Мне сложно сказать… свободнее, чем обычно. Первый раз я вижу на вас полотняную маску вместо железного забрала.
Это Кавада предложила ему утром сменить железный шлем на глухую маску, которую он всегда надевал, отправляясь в постель Дианы Травал. Тарис был очень удивлен. Его любовница никогда не делала ему замечаний, не бросала реплик. Она была молчаливой, как был молчаливым он сам. Бен так растерялся, что послушался.
В маске было легче. Голова не потела, как в железном шлеме, металл не раздражал рубцы. Граф усмехнулся… У него есть одно преимущество: можно не следить за выражением лица, как они все. Однако не за тем же Верон предложил прогуляться к морю, чтобы сказать это?
– Вы немногословны… Вам нечего сказать, или вы не уважаете собеседника?
В этих словах был вызов, и Тарис решил его принять.
– Вы знаете, это все равно, что спросить: вы идиот или прикидываетесь? Но я отвечу. Я идиот, мне нечего сказать.
– Вы умнее, чем кажетесь, – улыбнулся Верон.
– А что, я действительно кажусь идиотом?
– Скорее… простым малым, который не способен на подлость, на интриги, на предательство…
– Полноте. Я вам напомню, что именно я убил наследников, почти детей, на глазах всей столицы.
- Да, я помню. Чтобы сделать это, надо иметь отменное мужество. И внутреннюю силу, которая не зависит ни от мнения окружающих, ни от принятых норм морали.
– Я думаю, что вы один так думаете.
– А вам разве не безразлично, что о вас думают?
– Вы правы, безразлично.
– Граф, только мы с вами вдвоем остались из всех, кто правил в этой столице за последние годы. Только мы с вами из
