— И это все было в той легенде, написанной еще до Пришествия? — спросил священник.
В голове молотом загремело: «Он знает! Он знает, кто такой Кйорт!» По ногам пробежали холодные мурашки.
— Неужели вы думаете, что где-то в Немолчании найдутся те, кто поверят в сказку и примут ее как святые писания?
— Так пишет Остэлис в своей поэме. Уверен, что не все там выдумка, — кардинал смотрел прямо в глаза священнику. — Теперь ты знаешь все. Или почти все. Если ты мне не веришь, я покажу тебе эту рукопись, и, найдя ответы на свои вопросы, я смогу помочь и твоему другу. Но для этого он должен помочь мне. Хочешь ли ты этого?
— Но для чего тебе все это, брат? — Волдорта захлестывало смятение. — Для чего? И разве Живущие Выше…
— Живущие Выше… Прощающий Грехи, Дева Небесная… да и Перерожденные: Мар, Нелли, Энглуд — они все для меня святыни и Боги, что бы ни значилось в ветхих записях о Нейтрали, и за них я сложу голову в бою за спасение Немолчания, если пристанет. Но стадо безумных овец, которые умудряются разделять всех их, приведут Немолчание к погибели. И другие Миры, алчные и похотливые, уничтожат нас, если не явится вера в новых богов, способных сплотить всех. Любая жизнь развивается от меньшего к большему, и так должно быть с верой. Только в этом ее предназначение и сила. Понимаешь меня, священник? Веришь мне, Волдорт?
— Можно ли сплотить чернокнижника и праведника?
— Нет. Для этого существуют воины. Потому нельзя сейчас дать ручейкам разбежаться. Потому надо сплотиться всем разумным существам Немолчания и, объединившись одной верой, вымести отрекшихся прочь из чистых белых покоев.
— А кто будет выбирать угодных новым богам? — Волдорт горько усмехнулся. — Новый вождь?
— И пророки его, — загадочно проговорил кардинал. — Пока еще есть время, пока Палачи, пока Агол со свитой не привели сюда всю свою скотину, надо успеть сплотиться.
— Уже не успеть, — коротко бросил Волдорт. – Знаменосец был здесь. Сколько осталось времени, сложно сказать.
— Можно попробовать! — воскликнул Грюон, всплеснув руками. — Волдорт, подумай! Помоги мне, помоги спасти мой Мир!
— Это и мой Мир тоже, — прошептал священник. — Чтобы собрать разбредшееся стадо, нужно столетие… Никак не успеть. Возможно, война уже идет, только мы не ведаем об этом.
— В беде и горести народ сплотится сам, лишь останется его направить, — бросил кардинал. — Но мы заговорились. Бери с собой кувшин и фрукты. В моей повозке не разольется, не то что в тех махинах, где на каждом камне подпрыгивает даже челюсть.
Кардинал хлопнул в ладоши, и тотчас к нему подбежал невесть откуда взявшийся слуга, выслушал указания и побежал выполнять.
— Поедем уже. Засиделись. А ты пока подумай, брат, над моими словами, — сказал пресвитер, усаживаясь в повозку.
Волдорт лишь кивнул и присел на свое место. Когда повозка тронулась, произнес:
— Я должен сам увидеть эти рукописи. Затем я решу.
Кардинал кивнул. «Он заглотил наживку. Подождем, пока сядет на крючок, и, думается мне, я догадываюсь, куда сейчас направился этот ходящий», — подумал он, внутренне улыбаясь.
— Скоро я покажу тебе их, — Грюон откинулся на мягких сиденьях. — Мы направляемся как раз туда, куда надобно.
Пресвитер сбросил сандалии и прилег, накинув на себя теплое покрывало, уберегающее от падения. Закрепил его золотыми кольцами, закрыл глаза и задремал или притворился дремлющим. В любом случае это означало, что разговор окончен. Волдорт также расположился поудобнее, и его снова стало клонить в дрему, но мысли, рваные и тяжелые, прыгающие и тягучие одновременно, долго не давали ему уснуть. Отчего-то он был уверен, что кардинал догадался, куда направился Кйорт. Тогда зачем все эти игры? Зачем он интригует его и откровенничает? И все-таки повозка хоть и шла мягко, но непривычного к ней укачивало довольно сильно, и священник незаметно для себя крепко уснул.
Поездка тянулась, словно полноводная, медлительная река. Чистое небо сменилось зеленым волнением верхушек деревьев, что росли по обеим сторонам укатанной лесной дороги. Волдорт иногда приоткрывал слипающиеся веки и встречался с отстраненным задумчивым взглядом кардинала. Несколько раз они перекинулись парой ничего не значащих фраз, но не более. День угасал, а кавалькада двигалась без намека на остановку. На повозке зажгли дорожные лампы, и желтые пятна в окнах сгладили мрачные зубцы еловых лап, проплывающих мимо. Было уже за полночь, когда послышался выкрик кучера и снаружи раздались удовлетворенные голоса: выездные доложили, что до конной станции не более четверти часа. Кардинал открыл глаза, откинул покрывало и повел худыми острыми плечами.
— Добрались, — только и произнес он.
Кавалькада с шумом вкатилась через крепкие ворота за деревянный частокол, который ограждал небольшой участок на вырубленной лесной поляне. Внутри частокола из толстых, заостренных кверху бревен высотой в рост человека располагались несколько грубых срубов, конюшня, небольшая кузня и почерневший от времени колодец со скрипящим журавлем. Там уже суетилась прислуга. Помогали распрягать лошадей, указывали, где есть свободные стойла. Хозяин перевалочной станции лично проводил священнослужителей в отведенные для них покои. Комната была большой, но скромной: две кровати из грубых досок, но с толстыми, мягкими матрацами, растопленный камин с вычурной чугунной решеткой, дощатый стол, правда, накрытый потертой, хоть и свежевыстиранной скатертью. На столе дымилась прожаренная на вертеле оленина, стояли фрукты в деревянной плошке. Хрустальный пузатый графин с элем неловко прятался за глиняным кувшином с холодной колодезной водой. Проголодавшиеся кардинал и священник, не сговариваясь, плотно поужинали, после чего Волдорт с позволения Грюона улегся в мягкую постель и заснул мгновенно. Кардинал же ложиться не спешил. Сметя с себя напускную сонливость, он вышел в общую залу. Посмотрел по сторонам и направился во двор. За ним незримо и неотступно следовал квартет охраны. Столько же осталось в комнате наблюдать за Волдортом. Выйдя в ночь, освещенную лишь светом факелов, кардинал заметил отделившуюся от темноты
