– Что касается даров, подобные проявления чувств со стороны других людей мне неподвластны. Я не могу помешать неизвестным лицам оставлять знаки любви и уважения, верности и признательности – фрукты, к примеру, или выпечку – у ног моего изваяния. Хотя они мною и не заслужены – это само собой.
– Мешать заранее – нет, – сказала Тетка Видала. – Но этих людей можно обнаружить и наказать.
– У нас нет формального запрета, – сказала я, – а значит, правила не нарушены.
– Тогда нам нужен запрет.
– Я непременно об этом подумаю, – сказала я. – И о подобающем наказании тоже. Такие вещи требуют такта.
Жалко будет расстаться с апельсинами, подумала я: апельсины появляются непредсказуемо – линии поставок ненадежны.
– Но вы, мне представляется, хотите еще что-то добавить?
Мы к тому времени уже добрались до кафетерия «Шлэфли» и разместились за одним из розовых столов.
– Горячего молока? – предложила я. – Я угощаю.
– Мне нельзя молока, – огрызнулась Тетка Видала. – От него слизь.
Я всякий раз предлагаю ей горячего молока за мой счет в доказательство собственной щедрости – молоко не входит в наши стандартные пайки, это необязательный продукт, и за него мы расплачиваемся талонами, которые распределяют между нами по рангу. Тетка Видала всякий раз досадливо отказывается.
– Ой, извините, – сказала я. – Забыла. Тогда, может, мятного чаю?
Когда перед нами поставили напитки, она перешла к основному делу.
– Вообще-то, – сказала она, – я лично видела, как Тетка Элизабет клала пищевые продукты к подножию вашей статуи. Говоря конкретнее, вареные яйца.
– Как занятно, – сказала я. – Это она зачем?
– Создать улики против вас, – ответила Тетка Видала. – Таково мое мнение.
– Улики?
Я-то думала, Элизабет просто поедает эти яйца. А у нее к ним более творческий подход – впору прямо-таки ею гордиться.
– Мне думается, она хочет на вас донести. Чтобы отвлечь внимание от себя и своей предательской деятельности. Не исключено, что она и есть изменница в наших рядах, в Ардуа-холле, и сотрудничает с террористами «Моего дня». Я давно подозреваю ее в ереси, – сказала Тетка Видала.
Как волнительно! Этого поворота я не предвидела: Видала стучит на Элизабет – и не кому-нибудь, а мне, невзирая на застарелое ко мне отвращение! Вот так диво дивное.
– Если и вправду так, эта весть огорошивает. Спасибо, что поделились. Вас ждет награда. И хотя доказательств пока нет, я сообщу о ваших подозрениях Командору Джадду – лучше принять меры заранее.
– Спасибо, – в свою очередь, сказала Тетка Видала. – Должна признаться, когда-то я сомневалась, что вы годитесь нам в предводительницы, на пост главы Ардуа-холла, но я молилась. Я сомневалась напрасно. Я прошу прощения.
– Ошибаются все, – великодушно молвила я. – Мы же люди.
– Пред Его Очами, – ответила она, склонив голову.
Друзей держи близко, а врагов еще ближе. За неимением друзей придется обойтись врагами.
XII
«Коврык»
Протокол свидетельских показаний 369Б30Я рассказывала, как Элайджа мне сообщил, что я не та, кем себя считала. Не люблю это вспоминать. Такое чувство, будто открылся сток и тебя засосало – и не только тебя, но и твой дом, и комнату, и прошлое: все, что ты о себе узнала за всю жизнь, даже твою внешность, – падение, и безвоздушность, и тьма, и все разом.
С минуту я просидела, совсем ничего не говоря. Воздуха не хватало. Внутри все выморожено.
Младеница Николь – круглая рожица, в глазах ни тени мысли. Всякий раз, глядя на эту знаменитую фотографию, я видела себя. Этот ребенок принес много бед многим людям, просто-напросто родившись на свет. Как я могу быть этим человеком? В голове у себя я все отрицала, я орала «нет». Но наружу ничего не просачивалось.
– Я так не хочу, – в конце концов пролепетала я.
– Никто не хочет, – мягко ответил Элайджа. – Мы бы все предпочли другую реальность.
– Лучше бы не было никакого Галаада, – сказала я.
– Мы над этим работаем, – сказала Ада. – Чтоб никакого Галаада. – Сказала она это, по обыкновению, деловито, словно «никакого Галаада» – это легче легкого, все равно что потекший кран починить. – Кофе будешь?
Я потрясла головой. Я еще не переварила новости. То есть я беженка, как напуганные женщины из «СанктОпеки», как другие беженцы, о которых вечно все спорят. Моя медкарта, мое единственное удостоверение личности, – липа. Я всю дорогу жила в Канаде нелегально. Меня в любой момент могли депортировать. Моя мать была Служанкой? А мой отец…
– И что, мой отец из этих? – спросила я. – Командор?
От одной мысли, что я отчасти состою из него – что в моем теле есть и он, – я содрогалась.
– По счастью, нет, – сказал Элайджа. – Во всяком случае, твоя мать утверждает, что нет, но она не хочет подставлять твоего настоящего отца и не говорит, кто он, – возможно, он еще в Галааде. Галаад предъявляет на тебя права через твоего официального отца. Резоны те же, по которым они всегда требовали твоего возвращения. Возвращения Младеницы Николь, – поправился он.
Галаад так и не оставил попыток меня найти, сказал мне Элайджа. Они так и не забросили поисков – они очень упорные. С их точки зрения, я принадлежу им, и они имеют полное право выследить меня и перетащить через границу – легально, нелегально, как угодно. Я несовершеннолетняя, и хотя этот конкретный Командор исчез из виду – скорее всего, в чистках, – я, по их законам, его собственность. У него остались в живых родственники, и если дойдет до суда, им вполне могут передать опеку. «Мой день» не в силах меня защитить, потому что в мире он считается террористической организацией. Работает подпольно.
– Мы за эти годы кое-где наследили, отвлекали внимание, – сказала Ада. – Были сообщения, что тебя видели в Монреале, в Виннипеге. Потом говорили, что ты в Калифорнии, потом в Мексике. Мы тебя перевозили.
– Мелани и Нил поэтому не хотели, чтоб я ходила на марш?
– В некотором роде, – сказала Ада.
– А я пошла. Это я виновата, – сказала я. – Да?
– То есть?
– Они не хотели, чтоб меня увидели, – сказала я. – Их убили, потому что они меня прятали.
– Не совсем, – сказал Элайджа. – Они не хотели, чтобы появились твои портреты, чтобы тебя показали по телевизору. Теоретически в Галааде могли посмотреть съемки с марша. Сопоставить. У них есть твоя детская фотография – они, наверное, плюс-минус представляют, какая ты сейчас. Но в Галааде, оказывается, и без того подозревали, что Нил и Мелани работают на «Мой день».
– Могли проследить за мной, – сказала Ада. – Могли связать меня с «СанктОпекой», а потом и с Мелани. Они и раньше засылали агентов в «Мой день» – минимум одну якобы сбежавшую Служанку; может, и другие были.
– Может, даже в «СанктОпеке», – вставил Элайджа.
Я подумала про людей, приходивших на собрания к нам домой. Воротило от одной мысли о том, что один из них планировал убить Мелани и Нила, а сам между тем жевал наш виноград и сырную нарезку.
– Так что здесь ты ни при чем, – сказала Ада.
«Может, это она просто утешает», – подумала я.
– Я не хочу быть Младеницей Николь, – сказала я. – Я ничего такого не просила.
– Жизнь – боль, точка, – сказала Ада. – А теперь надо подумать, что дальше.
Элайджа ушел – пообещал, что через пару часов вернется.
– Из дома не выходить, в окна не выглядывать, – распорядился он. – Никому не звонить. Я найду другую машину.
Ада открыла банку куриного супа – сказала, что мне надо запихать в себя какой-нибудь еды, и я попыталась.
– А если они придут? – спросила я. – Они с виду-то вообще какие?
– С виду они как все, – ответила Ада.
Под вечер Элайджа вернулся. С ним пришел Джордж, бездомный старик, про которого я раньше думала,
