– Все еще хуже, – объявил Элайджа. – Джордж видел.
– Что видел? – спросила Ада.
– На двери висела табличка «Закрыто». Они днем никогда не закрываются, я потому и удивился, – сказал Джордж. – Потом вышли три мужика, засунули Нила и Мелани в машину. Вели их под руки, как будто оба пьяные. Что-то говорили, типа просто болтовня, потрепались типа и прощаются. Мелани и Нил сидели в машине. Я вот сейчас вспоминаю – они как бы так осели, будто уснули.
– Или умерли, – сказала Ада.
– Тоже может быть, – согласился Джордж. – Эти трое ушли. А где-то через минуту машина взорвалась.
– Все гораздо хуже, – сказала Ада. – Например, что они успели сказать в лавке?
– Они бы ничего не сказали, – ответил Элайджа.
– Мы не знаем, – сказала Ада. – Зависит от методов. Очи умеют надавить.
– Надо сматываться отсюда срочно, – сказал Джордж. – Может, они меня видели, я ж не знаю. Я не хотел сюда, но не знал, что делать, позвонил в «СанктОпеку», Элайджа за мной зашел. А если у меня телефон прослушивают?
– Телефон в расход, – сказала Ада.
– Что за мужики-то были? – спросил Элайджа.
– В костюмах. Деловые. На вид приличные, – сказал Джордж. – С портфелями.
– Ну еще бы, – сказала Ада. – И один портфель подкинули в машину.
– Соболезную, – сказал Джордж мне. – Мелани и Нил – они хорошие были люди.
– Я пойду, – сказала я, потому что готова была расплакаться; ушла в спальню и закрыла дверь.
Ненадолго. Через десять минут раздался стук, и дверь открыла Ада.
– Переезжаем, – сказала она. – В темпе вальса.
Я лежала в постели, натянув одеяло до самого носа.
– Куда? – спросила я.
– От любопытства кошке пришлось несладко. Ноги в руки.
Мы спустились по широкой лестнице, но наружу не пошли – свернули в квартиру этажом ниже. У Ады был ключ.
Квартира такая же, как наверху: новая мебель, никаких личных вещей. Вроде в ней кто-то пожил, но едва-едва. На кровати пуховое одеяло, точно такое же. В спальне черный рюкзак. В ванной зубная щетка, а в шкафчике – ничего. Я знаю, потому что посмотрела. Мелани говорила, девяносто процентов людей заглядывают в шкафчики в чужих ванных, поэтому свои тайны там хранить негоже. Я гадала, где же хранила свои тайны она, потому что тайн у нее, судя по всему, было выше крыши.
– А кто тут живет? – спросила я.
– Гарт, – ответила Ада. – Он нас отвезет дальше. А пока – цыц и чтоб как мышка.
– А чего мы ждем? – спросила я. – Когда что-нибудь случится?
– Если ждать долго – дождешься, – сказала Ада. – Что-нибудь случится. Но тебе, может, и не понравится.
31Когда я проснулась, было темно, а рядом стоял мужчина. Лет двадцати пяти, наверное, высокий и худой. Черные джинсы, черная футболка без логотипов.
– Гарт, это Лили, – сказала Ада.
Я сказала:
– Привет!
Он с интересом воззрился на меня и сказал:
– Младеница Николь?
Я сказала:
– Не надо меня так называть, пожалуйста.
Он сказал:
– Ой, точно. Нельзя говорить имя.
– Можем ехать? – спросила Ада.
– Я так понял, да, – сказал Гарт. – Ей надо покрыться. И тебе тоже.
– Чем? – спросила Ада. – Галаадскую вуаль я не взяла. Сядем сзади. Больше никак.
Фургон, в котором мы приехали, исчез, но появился другой – грузовой, на котором было написано «ЗМЕЙКОЙ В ТРУБУ» и картинка – симпатичная змея вылезала из стока. Мы с Адой забрались назад. Там лежали какие-то сантехнические инструменты и матрас, на который мы и сели. Было темно и душно, но, насколько я поняла, ехали мы очень быстро.
– А как меня вывезли из Галаада? – спустя некоторое время спросила я. – Когда я была Младеница Николь?
– Можно и рассказать, – ответила Ада. – Ту сеть уж сколько лет назад спалили, Галаад закрыл маршрут, там теперь сплошь поисковые собаки.
– Из-за меня?
– Не все на свете из-за тебя. Короче, было так. Твоя мать отдала тебя доверенным друзьям. А они отвезли тебя на север по шоссе, а потом лесами в Вермонт.
– Ты тоже была доверенная?
– Мы говорили, что охотимся на оленей. Я там раньше была проводником, знала кое-кого. Положили тебя в рюкзак – дали таблетку, чтоб не орала.
– Вы накачали наркотой ребенка. Вы же могли меня убить, – возмутилась я.
– Но не убили, – сказала Ада. – Переправили тебя через горы, потом в Канаду через Три Реки. Труа-Ривьер. Когда-то это был основной маршрут контрабанды людей.
– Это когда?
– Ну, тысяча семьсот сороковой где-то, – сказала она. – Ловили девушек из Новой Англии, держали заложницами, обменивали на деньги или замуж выдавали. Девушки рожали детей и уже не хотели возвращаться. Поэтому я полукровка.
– То есть – полукровка?
– Наполовину воровка, наполовину ворованное, – сказала она. – Стреляю с двух рук.
Во тьме среди сантехнических инструментов я об этом поразмыслила.
– А сейчас она где? Моя мать?
– Гриф «Совершенно секретно», – сказала Ада. – Чем меньше народу знает, тем лучше.
– Она вот так запросто ушла и бросила меня?
– Она вляпалась по самые уши, – сказала Ада. – Тебе повезло, что ты жива. Ей тоже повезло – на нее покушались дважды, и это только те разы, про которые мы знаем. Так и не забыли ей, что она их обхитрила с Младеницей Николь.
– А мой отец?
– Та же петрушка. В глубоком подполье, наружу смотрит через перископ.
– Она меня, наверное, не помнит, – меланхолически сказала я. – Ей похер.
– Кому что похер, судить не нам, – ответила Ада. – Она к тебе не приближалась для твоего же блага. Не хотела ставить тебя под удар. Но следила за тобой – ну, как могла, с учетом обстоятельств.
Это было приятно, но моя злость пока что была мне дорога.
– Как? Она к нам приходила?
– Нет, – сказала Ада. – Она бы не рискнула. Но Мелани с Нилом посылали ей твои фотографии.
– Они меня никогда не фотографировали, – сказала я. – У них пунктик был – никаких фотографий.
– Они тебя постоянно фотографировали, – сказала Ада. – Ночью. Когда ты спала.
Жуть какая – о чем я ей и сказала.
– Жуть жути рознь, – ответила Ада.
– И они посылали фотографии ей? Как? Раз все такое секретное, они не боялись, что…
– С курьером, – сказала Ада.
– Эти курьерские службы – они же как решето, все знают.
– Я не сказала «с курьерской службой». Я сказала «с курьером».
Я еще поразмыслила.
– А, – сказала я затем. – Это ты ей передавала?
– Не передавала – не из рук в руки. Но переправляла. Твоей матери они ужасно нравились, – сказала она. – Матери любят фотографии своих детей. Она смотрела, а потом сжигала, чтоб Галааду не достались.
Прошел где-то, может, час, и мы приехали в оптовый магазин ковров в Этобико. На вывеске был нарисован ковер-самолет, а назывался магазин «Коврык».
С фасада «Коврык» был настоящим ковровым оптовиком, с шоурумом и кучей ковров на виду, а на задах, за складом, была тесная комната, и там полдюжины закутков по бокам. Кое-где в закутках лежали спальники или одеяла. В одном спал на спине мужчина в боксерах.
Была центральная зона – какие-то столы, и кресла, и компьютеры, и помятый диван у стены. На стенах карты – Северная Америка, Новая Англия, Калифорния. Пара других мужчин и три женщины сидели за компьютерами – все одеты как люди, которые летом на улицах латте со льдом пьют. Они глянули на нас и вернулись к своим делам.
На диване сидел Элайджа. Он встал, подошел, спросил, как я. Я сказала, что нормально и нельзя ли мне попить, пожалуйста, потому что внезапно пить захотелось ужасно.
Ада сказала:
– Мы давно не ели. Я схожу.
– Вы обе сидите здесь, – сказал Гарт. И ушел обратно к коврам.
– Тут тебя никто не знает, кроме Гарта, – понизив голос, пояснил Элайджа. – Они не знают, что ты Младеница Николь.
– Пусть и дальше не знают, – сказала Ада. – Волю дай говоруну – корабли пойдут ко дну.
Гарт принес нам бумажный пакет с какими-то пожухшими сэндвичами
