– Со мной такого не случится ни за что.
– Чего не случится?
– Я никогда не соблазню Хранителя. Никогда не посмотрю им в глаза. Не хочу на них смотреть, – сказала Бекка. – На любых мужчин. Они страшные. Включая галаадского Бога.
– Бекка! Ты что такое говоришь? Что значит «галаадского»?
– Они хотят, чтобы Бог был что-то одно, – сказала она. – И многое вычеркивают. В Библии написано, что мы созданы по образу Божию, и мужчины, и женщины[62]. Когда Тетки разрешат, сама прочтешь и увидишь.
– Не говори такое, – сказала я. – Тетка Видала – она будет ругаться, что это ересь.
– Тебе-то я могу сказать, – ответила Бекка. – Тебе я бы жизнь свою доверила.
– Не надо, – сказала я. – Я не очень хорошая – не как ты.
На второй месяц в Ардуа-холле меня навестила Сонамит. Встречались мы в кафетерии «Шлэфли». Она пришла в голубом платье официальной Жены.
– Агнес! – вскричала она, всплеснув руками. – Я так рада тебя видеть! У тебя все хорошо?
– Конечно, у меня все хорошо, – сказала я. – Я теперь Тетка Виктория. Будешь мятный чай?
– Ну просто Пола намекала, что ты, кажется, слегка… что ты не очень…
– Что я психованная, – улыбнулась я.
Про Полу она говорила так, будто они старые подруги. Сонамит стала выше рангом, и Пола, наверное, немало досадовала, что такая юная девочка ее обошла.
– Я знаю, что Пола так думает. И, кстати, надо же поздравить тебя с замужеством.
– То есть ты на меня не обиделась? – спросила она, прямо как школьница.
– С чего бы мне на тебя, как ты выражаешься, обижаться?
– Ну я же у тебя украла мужа.
Ей это видится так? Что она выиграла соревнование? Как возразить, не оскорбив Командора Джадда?
– Меня призвали к высшему служению, – по возможности чопорно ответила я.
Она захихикала:
– Что, правда? А меня вот к служению пониже. У меня четыре Марфы! Ты бы видела мой дом!
– Наверняка прелестный.
– Но у тебя правда все хорошо? – Вполне вероятно, что беспокоилась она отчасти искренне. – Это заведение вынимает из тебя душу? Тут же тоска.
– У меня все прекрасно, – сказала я. – Желаю тебе всяческого счастья.
– Бекка тоже тут с тобой в темнице?
– Это не темница, – сказала я. – Да. Мы живем в одной квартире.
– А ты не боишься, что она на тебя с секатором бросится? Она еще ненормальная?
– Она всегда была нормальная, – ответила я, – просто несчастная. Очень рада была повидаться, Сонамит, но мне пора вернуться к трудам.
– Ты меня больше не любишь, – полушутя упрекнула меня она.
– Я учусь на Тетку, – сказала я. – Мне никого не положено любить.
49Чтение я осваивала медленно и спотыкалась на каждом шагу. Бекка очень меня поддерживала. Упражнялись мы на библейских стихах из выборки, одобренной для Послушниц. Я своими глазами увидела фрагменты Писания, до той поры мною только слышанные. Бекка помогла мне отыскать пассаж, который я так часто вспоминала, когда умерла Тавифа:
Ибо пред очами Твоими тысяча лет, как день вчерашний, когда он прошел, и как стража в ночи. Ты как наводнением уносишь их; они – как сон, как трава, которая утром вырастает, утром цветет и зеленеет, вечером подсекается и засыхает.
Я кропотливо читала слова по слогам. На странице они были иными – не текучими и звучными, как у меня в голове, а площе, суше.
Бекка сказала, что по слогам – это не чтение: чтение, говорила она, – это когда слышишь слова, как будто песню.
– А вдруг у меня никогда не получится? – сказала я.
– Получится, – ответила Бекка. – Давай попробуем настоящие песни почитать.
Она сходила в Библиотеку – меня туда пока еще не пускали – и принесла один сборник гимнов Ардуа-холла. Там нашлась детская песенка, которую мне перед сном серебристым своим колокольчиковым голосом пела Тавифа:
Когда я усну и погаснут огни,Боже, душу мою сохрани…Я спела ее Бекке, а спустя некоторое время смогла и прочесть.
– Такая прекрасная надежда, – сказала Бекка. – Мне было бы приятно, что два ангела все время рядом, ждут, когда надо со мной улететь. – А потом она сказала: – Мне на ночь никогда не пели. Повезло тебе.
Помимо чтения я обучалась письму. Это было в известной мере сложнее, но и проще. Писали мы тушью и перьями с металлическими наконечниками, а иногда карандашами. Зависело от того, что выдали по разнарядке в Ардуа-холл со складов импорта.
Письменные принадлежности были привилегией Командоров и Теток. В остальном их в Галааде так просто было и не найти: женщинам они не нужны, да и мужчинам в основном тоже, разве что составлять рапорты и описи. О чем еще писать большинству людей?
В Школе Видалы мы учились вышивать и рисовать, и Бекка сказала, что письмо – почти то же самое: каждая буква – как картинка или ряд стежков, плюс каждая буква – как музыкальная нота; надо просто научиться рисовать буквы, а потом соединять их друг с другом, как жемчужины на нитке.
У нее самой был чудесный почерк. Она мне показывала, час-то и терпеливо, а потом, когда я с грехом пополам научилась писать, она мне выбрала несколько библейских изречений.
А теперь пребывают сии три: Вера, Надежда, Любовь; но Любовь из них больше[63].
Крепка, как смерть, любовь[64].
Птица небесная может перенести слово твое, и крылатая – пересказать речь твою[65].
Я их переписывала снова и снова. Если сравнивать разные версии одной фразы, видно, какие я сделала успехи, объясняла Бекка.
Я переписывала и гадала о смысле этих слов. Что, правда Любовь больше Веры и есть ли во мне то и другое? Правда ли, что она крепка, как смерть? Чью речь перескажет крылатая птица?
Умение читать и писать не приносило ответов на все вопросы. Оно рождало новые вопросы, а потом еще.
Помимо обучения в эти первые месяцы я умудрялась старательно выполнять и другие назначенные мне задачи. Кое-что было не в тягость: мне нравилось дорисовывать юбки, и рукава, и платки девочкам в книжках про Дика и Джейн, и я была не прочь работать на кухне – резать репу и лук для кухарок и мыть посуду. В Ардуа-холле все должны были вносить свой вклад в общее благо, а физический труд не считался зазорным. Наоборот, считалось, что ни одной Тетке не следует его чураться, хотя на поверку пыхтели в основном Послушницы. Ну а почему нет? Мы ведь были моложе.
Но вот мытье туалетов радости не приносило, особенно когда приходилось оттирать их заново, хотя они и с первого раза получились совершенно чистые, а потом еще и в третий раз. Бекка предупреждала, что Тетки будут требовать этого многократно – дело не в состоянии туалетов, объясняла она. Это проверка на послушание.
– Но заставлять нас трижды мыть туалеты – это неразумно, – сказала я. – Это пустая трата ценного национального ресурса.
– Чистящее средство – не ценный национальный ресурс, – возразила она. – Это же не беременные женщины. А неразумно – это да, отсюда и проверка. Они хотят посмотреть, готова ли ты, не ропща, подчиниться неразумному приказу.
Чтобы дополнительно эту проверку усложнить, надзирать за нами ставили самых молодых Теток. Когда дурацкие приказы отдает почти твоя сверстница, это бесит гораздо сильнее, чем когда командует старуха.
– Ненавижу! – сказала я после четвертой недели беспробудного мытья туалетов. – Истинно ненавижу Тетку Эбби! Она такая злобная, и надутая, и…
– Это проверка, – напомнила мне Бекка. – Вот как Господь испытывал Иова.
– Тетка Эбби – не Господь. Это ей просто мерещится.
– От недоброжелательсности нам лучше бы воздерживаться, – сказала Бекка. – Помолись, чтобы ненависть ушла. Представь, что она утекает через нос, как дыхание.
У Бекки было
