– Как, по-вашему, я должен был покинуть территорию Центра? Пешком? – возмутился Пирс. – Разве это не вызвало бы подозрений?
Старик пожал плечами и закашлялся. Пирс выбрался со своими сумками из машины, ощущая дрожь… чего? Предвкушения? Беспокойства? Он не мог сказать точно. Может быть, и того и другого.
За останками того, что когда-то было бетонным контейнером для мусора, стоял древний мотоцикл. Пирс не встречал ничего подобного уже с четверть века. Он был величиной с небольшую лошадь и выглядел очень старым – весь в ржавчине и вмятинах, с полустертой надписью из букв «Ха» и затем, через промежуток, «сон» на передней части. Пирс с ужасом отметил, что этот монстр работает, если, конечно, он все еще заводится, на бензине со всеми сопутствующими выхлопами и канцерогенами.
Старик кашлянул и перекинул ногу через седло. Он махнул на корзины по обе стороны заднего колеса, предлагая Пирсу сложить туда сумки и занять место за его спиной.
– Если вы полагаете, что я сяду на этот… этот аппарат, – заявил Пирс, – то вы явно не в своем уме.
Старик снова махнул, выражая нетерпение, и кивнул в сторону верхних этажей Центра, видневшихся над развалинами. Пирс с тоской глянул на свою спрятанную машину, но, вспомнив о навигаторах и регистрирующих устройствах, пожал плечами, положил сумки назад и сел позади старика.
Тот завел свою машину. Он оказался крепче, чем выглядел на осмотре. Пирс считал его стариком, но тот, похоже, был лет на двадцать-тридцать моложе его самого. Несмотря на глушитель, двигатель взревел, словно раненый зверь, и Пирс задумался, что он делает здесь, в сгущающейся темноте, связавшись непонятно с кем в своем донкихотском стремлении оказать помощь, которое может привести их всех к катастрофе.
Потом мотоцикл качнулся, набирая скорость, рев двигателя сменился хриплым рычанием, и у Пирса не осталось времени сожалеть о собственной глупости. Вместо этого ему пришлось обхватить старика за талию, поскольку ветер с пылью хлестал в лицо, трепал его одежду и волосы. Ночь была холодная, и холод, проникая под одежду, постепенно пробрал Пирса до костей. В пути старик кашлял меньше, как будто машина, которой он управлял, сочувствовала ему и каким-то волшебным образом делилась с ним своей силой.
Мотоцикл избегал автострад с их патрулями, не считая нескольких коротких промежутков. Вместо них он петлял по неосвещенным боковым улочкам, словно инстинктивно объезжая выбоины и обломки, срезая углы, проезжая по тротуарам и дворам, чтобы миновать баррикады, с таящимися за ними опасностями. Что это за опасности, Пирс даже представлять не хотел.
Все это сильно отличалось от поездки на то же расстояние на машине. После того как ужас перешел в неутихающий страх с вкраплениями паники, Пирс начал замечать, что старый город – это место, где живут люди, а не дикие джунгли, через которые невозможно пробраться. Как средневековый лекарь, пускающий кровь анемичному пациенту, пригород вытянул соки из старого города, а затем Медицинские Центры закончили его работу, захватывая жилые дома квартал за кварталом и взвинчивая цены на свои бесполезные притирания и средства от всех болезней на уровень, недоступный тем, на ком они паразитировали и процветали. Но горожане не сдались. Они продолжали бороться, несмотря ни на что.
В этом сила простых людей, подумал Пирс. Они не сдались и выжили, вот почему, когда те, кто вознес себя над всеми, сгнили от излишеств и саморазрушения, люди остались. Пирс видел их, всматривающихся в изменчивую ночь из своих окон, вышедших на крылечки при звуках непривычного шума, оставивших за спиной свои разваливающиеся на глазах лачуги, и ощущал их силу.
Их жизни были коротки и отравлены болезнями – не лучше, чем существование диких зверей, – поэтому Медицинские Центры все так же находились в центре городов, собирая богатейший урожай с их жителей: их антитела и антигены, их гамма-глобулин и основу для вакцин, даже их органы. Но они выжили. Они поддерживали друг друга среди убийств, ставших обычным делом, они мечтали, любили, создавали семьи, старели, может быть, слишком быстро, и умирали чаще всего в кругу друзей, в противовес стерильным смертям в Медицинских Центрах, не важно, насколько они были отсрочены, не волнующим никого, кроме тех, кому заплатили за выполнение предсмертных медицинских процедур.
Тем временем они почти добрались до места, пересекли одну из главных артерий города – бульвар Пасео и, сбросив скорость, оказались на «…росп… Независ…», как гласил покосившийся дорожный указатель, замеченный Пирсом. Мотоцикл свернул со слабо освещенной четырехполосной улицы на совсем темную подъездную аллею перед мрачным зданием, на фоне ночного неба похожим на заброшенный склад. Старик, доставивший его сюда, словно Харон с мотоциклом вместо ладьи, заглушил двигатель и с минуту вслушивался в тишину, определяя, есть ли поблизости опасность. Затем, видимо решив, что все спокойно, он вытащил сумки из корзин, передал их Пирсу и взмахом руки позвал его за собой.
Когда они входили в темный дверной проем, Пирс заметил над дверью чудом уцелевшую табличку, словно подающую ему знак. «Детская больница милосердия», – гласила надпись на табличке.
Теперь здание занимали бездомные. Как только новое здание больницы было построено, старое стали использовать под кабинеты различные социальные службы, потом здесь разместился приют, и в итоге его заколотили и забросили. Забросили все, кроме нищих. Они отодрали доски с окон и дверей и стали заполнять это здание, словно муравьи. Дети играли в коридорах, едва освещенных редкими масляными фонарями, или высовывали мордашки из дверей, разглядывая проходящих незнакомцев. Некоторые начали дергать Пирса за одежду и сумки, и старику пришлось их разогнать. Иногда появлялись и взрослые: небритый мужчина, сердито глядящий на них, или любопытствующая женщина с цепляющимся за ее ногу малышом.
Милосердие для детей, подумал Пирс. Он хотел бы надеяться, что им оно встретится, но знал, что у судьбы недостает милосердия даже для ее любимчиков, живущих за пределами старого города и воспитывающих от силы пару детей.
На втором этаже была комната, которую Пирс узнал. Он в ней никогда раньше не был, но планировка не позволяла ошибиться. Когда-то здесь находилась операционная, не важно, для каких целей ее использовали потом. Тогда матовые лампы заливали всю комнату дневным светом. Мониторы и измерительные приборы выстраивались вдоль стен. Поблизости стояли баллоны с кислородом и анестетиком. Столы и автоклавы для инструментов. Стойка капельницы. И операционный стол из нержавеющей стали в центре.
Сейчас ее освещали свечи. Вдоль стен стояла старая, обшарпанная мебель, а в центре – узкая кровать. На ней, опираясь на рваные подушки, лежала Мэрилин Ван Клив. Ее глаза были закрыты, но, когда Пирс со стариком вошли в комнату, она повернулась и выдавила подобие улыбки, которую очередная схватка превратила в
