люблю к тебе приезжать… Но… Я должна прыгать. Должна искать. У меня программа такая, понимаешь?
— Может стоить тебя перепрограммировать?
— Чтобы я стала, как мама?
Игнатьев вздохнул. Слишком протяжно, чтобы скрыть это от все чувствующей дочери.
— Она еще не звонила сегодня? — спросила Элли.
Он покачал головой, покосился на телефон на столике.
Элли создала из пальцев красивый узор и разложила ладони на коленях.
— А я вот давно хотела спросить, почему ты всех своих собак зовешь Пиратами?
Рука Игнатьева все еще перебирала густые шерстяные завитки валяющегося рядом волкодава.
— Это в память о своем первом псе. Просто у меня ощущение, что все собаки, которые приходят ко мне — тот самый первый Пират. Несмотря на разность пород, характеров… Я узнаю его. Вот этого, например, взял щенком… и сразу понял — Он.
— Мне бы так, — усмехнулась Элли. — Тогда бы может, я не прыгала и не искала. Хотя я ведь не Его ищу. А себя.
— А мне кажется это глупо: искать себя через кого-то. Себя ищут не в пространственных координатах.
— Я знаю. Я все знаю. Все понимаю. Но мне нужно напрыгаться, чтоб однажды сесть вот так… посмотреть на сад, послушать птиц… потискать Пирата… и обрести. А пока я не готова. Прямо ясно это чувствую. Понимаешь?
— Конечно. Если б не понимал, то посадил бы тебя на цепь в твоей комнате и батут туда поставил. Вот там бы и прыгала.
— А что, это идея! — засмеялась она.
— Кешка опять в город уехал? — спросил Игнатьев после небольшой паузы.
— Да. И просил передать, что к обеду точно будет. Ты кофе то нашел?
— Да, спасибо. Он как всегда великолепен. И круассаны.
На веранду, грациозно переставляя лапки, вошла плюшевая Машка. Оценила состояние дремлющего Пирата, приветственно мяукнула и прыгнула в ноги Элли.
— Интересно, когда-нибудь наступит день, в котором мы сможем все вместе позавтракать. Сидя за одним большим столом. Как раньше…
— Ты идеалист, папа, — Дочь потянулась было к Машке, но та взглядом предупредила…Но-но, без рук. — Все хватаешься за какие-то картинки из прошлого. Твои дети давно выросли. У внуков переходный возраст. А жена…
В этот момент зазвонил телефон. Игнатьев непроизвольно вздрогнул, подхватил вибрирующий гаджет со стола: на экране шел видеовызов. Он тыкнул в зеленое, и возникла она. Ее кудри были собраны в хвост. Между бровей краснела свежая бинди. Бледно-желтое сари эффектно оттеняло смуглую бронзовость загорелой кожи. Наташа старела медленно. Очень медленно. Так стареют инструктора по йоге и вечные странницы, чья пища растет исключительно на деревьях. Становятся резче уголки глаз, обостряются скулы и нос, пропадают щеки, высыхает шея, и все остальное, невидимое в телефоне, тоже усыхает, будто теряя соки. Но медленно. Очень медленно. И седины в ее светлых локонах почти не видно. Даже сейчас, когда ей давно за шестьдесят.
— Привет, — сказала она.
— Намасте, — серьезно ответил он.
Наташа улыбнулась. У нее были потрясающие белые зубы. Конечно уже давно не свои, но все равно потрясающие.
— Извини, мне придется задержаться. Ретрит продлили еще на неделю. Шри Махайог Баба Джи приезжает. Ты же понимаешь, я не могу такое пропустить. Пришлось перебронировать билет.
— Понимаю.
Она внимательно взглянула, посерьезнела.
— Грустишь?
— Нет, — Игнатьев честно покачал головой. — Мы как раз с Элли и Пиратом любуемся садом. Погода замечательная. А как там у вас, в предгорьях Ганга?
— Ты же знаешь, здесь нет плохой погоды. Да я вообще не замечаю ни солнца, ни дождя. Просто погода есть, а какая неважно.
— Да, я помню, — вздохнул Леонид Дмитриевич.
— Я же вижу, у тебя опять приступ меланхолии. Ты плохо спишь?
— Я сплю хорошо. Просто ко мне не приезжает Шри Махайог Баба Джи.
— Мне почему-то кажется, что он скоро до тебя доберется, — Наташа старательно изобразила шутливую сопричастность. — Как там дети?
— Дети хорошо. У Кеши новый проект — весь в делах. А Элли…
— Она все еще со своим скульптором?
— Нет, мама, — Элли постаралась попасть под обзор камеры. — Уже не с ним.
— Я рада, — в тон дочери ответила Наташа, — Он — совсем не он. Привет, Элли. А Ян с Альбиной не звонили?
— Вчера отчитались. В Лондоне туман и бездуховность. Как всегда.
Наташа хотела что-то сказать, но лишь приоткрыла губы. На мгновение безмятежность слетала с ее глаз. Но только на мгновение.
— Ладно, не буду вас отвлекать от созерцания прекрасного сада. Еще позвоню. Пока!
— Пока, — синхронно произнесли отец с дочерью.
Экран погас. Элли подошла, обняла, поцеловала в макушку.
— Папка, я люблю тебя.
Она пахла цветами, здоровьем и немножко свежей сдобой. Игнатьев с удовольствием зажмурился и погладил ее по плечу.
— Я знаю, доча.
— Может тебе музыку поставить? — Она потерлась щекой о его бороду.
— Да, пожалуй.
— Даже не буду спрашивать, какую, — фыркнула Элли и спрыгнула с подлокотника кресла. — Слушай и наслаждайся, а я в душ.
42
Она повозилась, включая аудио систему, наконец справилась, набрала нужную строчку в меню, и потом ее легкие шаги отозвались на лестнице. Веранду заполнили чистые, как звон хрустальных колокольчиков, женские голоса. Звучало вступление Super Trouper его любимой АББЫ. Леонид Дмитриевич расслабился и стал смотреть как невидимый ветер под музыку торопит высокие облака.
Он вспомнил Агнету Фэльтског, с которой они нежно дружили уже много лет. Вспомнил, как в свой последний визит, они вальяжно гуляли по набережной Стокгольма, и она без конца удивлялась его безупречному шведскому. Она всегда удивлялась.
— Какой же ты русский, Ленни?! Ты настоящий швед. Ты говоришь на шведском лучше, чем я.
А он слушал ее голос и понимал, что тот ничуть не изменился с той поры, когда она с ума сводила весь мир. И вместе с миром — и его. И Игнатьев говорил ей об этом, а Агнета улыбалась. Только немножко грустно.
И тут он снова вспомнил Светлану, и где-то внутри привычно защемило. Хотя уже столько лет прошло. Жизнь прошла. В тот самый год она уехала поступать в Москву и поступила. Ее радостная телеграмма до сих пор лежит в старых бумагах. Уже на третьем курсе отличница Сорокина попалась на глаза подающему надежды режиссеру, и посыпались роли. И в сельском клубе стали показывать фильмы, где она. И гордый Иван Денисович, набравшись своей фирменной настойки, порывался уехать в столицу навсегда, потому что новая квартира на пятнадцатом этаже, и дочь артистка, и все узнают. А Глафира Петровна почему-то резко сдала. А Игнатьев уже с ними не жил: из армии вернулся Васька, устроился водителем на автобазу и стал крепко пить. Его из автобазы выгнали, и пришлось идти в пастухи.
Вначале Света приезжала на каникулы. Но даже в тот самый первый раз, когда она с радостным криком спрыгнула с подножки поезда и бросилась навстречу, раскрыв руки, Леня все понял… Они бесконечно целовались, и он, соскучившись, рвал ее московские пуговицы… И понимал. Любить — это вот так… Быть рядом, но уже
