В школе его очень ценили. Марья Андреевна постоянно хлопотала в области насчет премий, посылала на какие-то слеты, симпозиумы. И в отделе образования соглашались, что Игнатьев — педагог уникальный, и ему бы расти. А он не хотел. Дети его обожали, и каждый год информировали о поступлении в престижные вузы… Многие выпускники работали на космос, в зашифрованных институтах, делали открытия, писали диссертации.
В конце концов, товарищем Игнатьевым даже заинтересовались соответствующие органы. Один ответственный и проницательный дядечка принял его в просторном кабинете с портретами Ленина и Дзержинского, пожал руку, напоил чаем. Говорили о проблемах школьного образования «А что бы вы поменяли в программе?», о значении точных наук «А может мы увеличим часы математики и физики за счет русского и литературы», «А откуда вы, Леонид Дмитриевич… Ведь в университете не блистали. Откуда в вас все это?» Игнатьев понял, что погоны у дядечки с большими звездами, и дядечка после беседы смотрел как-то странно, а потом протянул визитную карточку с фамилией и телефоном и сказал: «Если будут трудности, непременно звоните. В любое время. Слышите, в любое…»
И ферму по его проекту все же построили. Назвали экспериментальной, новаторской. И отбою не было от журналистов, от делегатов с других хозяйств. Восторгались, цокали языками, перенимали опыт. Удои на порядок выросли. Модель фермы на ВДНХ представили. И опять премия и даже медаль.
Теперь он часто ездил в Москву. И однажды преисполнился решимости, купил дорогущий букет и ждал ее у дверей театра. Спектакль, наверное, удался: все долго рукоплескали, и она кланялась, сияя улыбкой, под эти овации. Но Леня никакого действа не помнил. Он просто смотрел на нее и вспоминал ту самую сладкую темноту, и то как горячо она ему что-то шептала, и ее палец, скользящий к низу живота, и тиканье часов… Поэтому он ждал ее у дверей театра с непонятной срывающейся надеждой.
И дождался. Света вышла под ручку с импозантным франтом. Франт показался смутно знакомым, наверняка коллега по цеху. И Леня, прикрываясь букетом, как щитом, шагнул вперед. Светлана ахнула, отпустила руку франта, и Леня тут же припечатал цветы к ее груди, и она машинально их подхватила. Конечно, можно было что-то сказать, выяснить, но Игнатьев не стал. Просто побрел к ближайшему метро. Не оглядываясь.
С Наташей все случилось как-то естественно. Однажды они вышли из школы вместе, и он украдкой смотрел на ее профиль и понимал, что это силуэт на аверсе редкой монеты. И пригласил ее к себе. И она согласилась. А через месяц они поженились. Гулять всей деревней по обыкновению, не стали — посидели тесной компанией. А потом их наградили путевкой в Крым.
А Света в 90-ых погибла. Какая-то странная мутная история. Ходили упорные слухи, что это самоубийство, и что какие-то наркотики… Чушь! Светланка не могла. Скорее всего несчастный случай. Ночь, скользкая дорога, слепящие фары… К тому времени, Глафиры Петровны уже не было. А Иван Денисович после известия за месяц буквально сгорел. И Леня ничего, ничего не смог сделать.
У нее был какой-то муж и памятник на дорогом кладбище. Но этого всего Игнатьев видеть не хотел. Помнится, он бежал тогда, очень долго бежал. Ночью, не разбирая дороги. И молодой месяц прыгал вместе с сердцем. И в этой темноте он бежал к ее распахнутым рукам, к ее шепоту, к ее глазам-созвездиям. А на утро его подобрал грузовик. В ста километрах от дома.
Наташа не сказала ни слова.
Заиграла «The Winner Takes It All». И звенящий, наполненный скрытой болью голос Агнеты, пронизал веранду, и сад, и даже небо. Потому что ветер стих, и облака остановились. Ах, Агнета, что ж ты делаешь со мной…
43
Девяностые… И великие, и ужасные. Леонид Дмитриевич поморщился, словно пробуя на вкус перебродившее время. С его гипертимезией это было не трудно. Он помнил каждую минуту этих лет. Впрочем, он вообще все помнил.
Когда страна начала сыпаться, Леня уже устал от школы. Он выговорился, опустел, ловил себя на формальном отношении. Его стала тяготить дополнительная нагрузка: все-таки вести четыре предмета на протяжении десяти лет оказалось непросто. Он раздражался на уроках, необъективно ставил оценки… Он потерял что-то ценное. Еще какую-то часть себя… Это было объяснимо по-человечески. Звезды больше ничего не рассказывали ему. И он перестал понимать тот самый язык, которому учил.
Марья Андреевна его долго не отпускала. Встала грудью на входе. Или правильнее сказать, на выходе. Но и Марья Андреевна уже была не та. Она ведь все видела. А все трещало по швам.
Кооперативы, товарищества… Иван Васильевич Кривонос, почуяв новые веяния, резко вспомнил о своих кулацких корнях и принялся активно внедрять совсем другие методы хозяйствования. Все-таки чутья ему было не занимать. Не все это приняли, но рельсы наклонили, а тормоза… Тормоза никто не поставил.
Ваня Белов уехал в Ленинград, устроился в известный кардиологический центр и начал активно расти как врач. К слову, сейчас он светило отечественной торакальной хирургии. И уже давно не вспоминает о той самой аортальной аневризме. Надо бы ему позвонить. Соскучился.
А вот Коля Кузнецов остался. Выяснилось, что он прирожденный предприниматель. Так лихо все у них закрутилось. Леня разрабатывал, а Коля внедрял. Кривонос помогал чем мог и, насилуя прежние связи, успешно продавал. Дело спорилось. Леня даже купил новехонькую «Ниву» и испытывал чувство, похожее на самоуничижительное удовлетворение. После ложемента Светоча, кресло Нивы… ну так себе обмен…
А потом начались проблемы. Оказывается, война из каких-то горных ущелий вышла на просторы, совсем не связанные с горами, и давно царила в городах. И постепенно добралась до сел.
В тот день Леня уехал в соседнюю область за списанным оборудованием, а когда вернулся в бывшем колхозе стоял плач. Он почуял горе как морось, которая в тот день висела в воздухе… Она забивалась в легкие, и дыхание становилось хриплым, трудным. Ивана Васильевича и Колю нашли в старой сельсоветской конторе. Их сначала жестоко избили, а потом расстреляли из обрезов. Кузнецова он совсем не узнал. Ему разнесли голову… И Игнатьев, долго не верил, что вот это… Это Колька…
Он сел за руль и выжал из Нивы максимум, который на АвтоВазе даже вообразить не могли. И те люди на черных BMW, тоже не могли. Но он их догнал. Две больших красивых тачки по 5 человек в каждой. Они остановились, стали пружинисто выкатываться из салонов. Бритые, кожаные… А глаза… Ну не было ни у кого
