У Саши Чижика тоже были такие фотки, он тоже был ребенком, стал подростком, юношей — и… и пустота. Пропасть, сочный удар об асфальт.
Аня заслонилась яркими прямоугольниками от дурных мыслей.
На последнем снимке молодые родители позировали около больницы. Папа демонстрировал горделиво белый сверток — дочь. Свежеиспеченный отец был румяным и вихрастым.
— Здесь тебе три дня. — Папа приблизился из-за спины, застал врасплох.
— Вы меня… планировали?
— Мы мечтали о тебе. — Папа сел напротив, уперся локтями в стол. — Не спится? Вот и мне…
— Какой я была? — Аня повертела в пальцах фотографию зареванной крошки.
— Замечательной. И самой любимой. Была и остаешься. — Взор папы затуманился. — В день твоего рождения шел сильный ливень. Машина заглохла — я думал, ты родишься прямо в салоне. Ловил попутки, промок. Старичок на «запорожце» нас подвез. Я обещал его крестным сделать, номер телефона взял, но в суматохе потерял. Я тебе про жуков рассказывал?
— Нет…
Папа улыбнулся.
— Захожу я в палату, а вы спите. Марина спит, ты у нее на животе. А по постели ползают божьи коровки. Штук сто, клянусь. Откуда взялись? Окна-то закрыты, роддом же! — Папа развел руками. — Чудо, не иначе. Я Марину разбудил осторожно, и мы смотрели, как они садятся на кожу. Говорили, это к счастью.
— Расскажи еще, — попросила Аня.
— Мы тебе имя выбрать никак не могли. Спорили. Я хотел, чтоб тебя Полиной звали, а Марина… не помню уже как.
— Полина, — примерялась Аня. — Красиво.
— Из роддома уезжали, садимся в такси. Водитель спрашивает, как ребенка зовут? Говорим, не придумали пока. А он нам: с места не сдвинусь. Мол, безымянных людей не вожу. Придумывайте давайте. И мы с твоей мамой смотрим друг на друга и хором говорим: «Аня». А почему именно Аня — бог весть. Мы имя это ни разу не обсуждали.
— Почему вы развелись?
— А как мама отвечает на этот вопрос?
— Отвечает, что характерами не сошлись.
— Быт… Быт семьи ломает. Зайка… — Папа потянулся к Аниной руке, к припухшему указательному пальцу. Кольцо блеснуло в свете лампы красным камушком. — Оно тебе не давит?
— Нет, — соврала Аня. Сунула руку под стол. И, чтобы сменить тему, спросила: — Мне теперь в школу ходить не надо?
— Надо, — огорчил отец. — В понедельник пойдешь, как положено.
— К понедельнику все закончится?
— Конечно. — Он заглянул Ане в глаза. — Конечно, зайчик.
22
«ОНА ИДЕТ!»
Эта фраза, фраза из сна, слова, нашептанные окровавленными губами, пульсировала в ушах. Антон облокотился о подушку, соображая, где находится. Мозг прогревался, как двигатель на морозе. Дача… бывшая жена с дочкой в соседней комнате…
Он всколошматил волосы пятерней. На улице брезжил рассвет, небо серело. Тени сгруппировались в сенях, подальше от окон. Антон намеревался зарыться под одеяло и подремать до семи, но мысль полоснула: «В гостиной не горит свет».
Он точно помнил, что оставлял лампу включенной.
Антон встал и надел кофту. Поскрипел половицами. Слух уловил негромкие звуки. Шепот… шорох… сдавленный хрип… Вскинувшись, Антон влетел в сумеречную комнату.
Дочь и Марина спали. Ему послышались и слабое шуршание, и призрачный шепоток. Но не хрип — он был реальным. Аня хрипела во сне, вся сморщилась, покраснела. Пальцы впились в наволочку.
Ее мучили кошмары. Неудивительно, после всего произошедшего.
Антон погладил дочь по плечу, липкому и горячему. Убрал за ухо волнистую прядь, укрыл одеялом. Посмотрел на Марину. Спящая, она всегда молодела — не дашь больше двадцати пяти. Ворот рубашки съехал, обнажая ключицу. Родинки… он называл их картой звездного неба. Целовал эти созвездия на животе, на пояснице. Знал наизусть.
Нежность и вожделение смешались в равных пропорциях.
Что, если он ляжет между Аней и Мариной? Обнимет их, оградит от плохих снов? Поцелует эту красивую женщину в щеку тихонько, принюхается к аромату кожи и волос?
«Я любил тебя». — Горечь ожгла сердце.
Антон повернулся, чтобы уйти: в свое логово, в законное одиночество.
Простыня, закрывающая зеркало, вздулась парусом. Абсолютная тишина была ужаснее, чем любой шорох, чем даже клацанье ножниц. Кто-то толкал ткань изнутри, выпячиваясь. Фигура, облепленная розовой материей, проникала через рубеж: вот голова, вот рука, шарящая по полу, вот плечи. Секунда — и длинные суставчатые пальцы выпростаются из-под ткани и заскребут когтями по половицам.
«Тебе здесь не место!»
Поборов оцепенение, Антон ринулся через комнату и ударил ногой — ступня запуталась в пустой оболочке, простыня соскользнула.
Снова галлюцинации. Проделки сквозняков и разыгравшейся фантазии.
Антон заглянул в зеркало, будто в лицо ненавистного врага. Щетина превращалась в полноценную бороду, на скулах белели седые участки. Набрякшие мешки… точно старик, а не мужчина в расцвете сил.
Взгляд сместился на постель. Марина спала как убитая. Рядом с ней никого не было. Антон вперил взор в кровать — уже без посредства лживой амальгамы.
Дочь пропала. Подушка хранила отпечаток головы. На простыне лежала запятая срезанных волос.
«Я все еще сплю».
Антон ущипнул себя за предплечье, но надежды не оправдались.
— Зайка?
Истошный крик рубанул по ушам. Антон отшатнулся, едва не упал. Дочь стояла в углу — в том, из которого он только что пришел. Простыня, служившая защитой от зазеркалья, тогой обмотала ее. Девочка кричала, закатив глаза. Полумесяцы белков вызвали ассоциации с белоглазыми зомби — не ожившими мертвецами, а гаитянскими зомби, жертвами магии вуду.
— Что? Что? — всполошившаяся Марина изумленно моргала.
Антон бросился к дочери, схватил за плечи. Показалось, что в освободившемся зеркале кто-то скрежещет.
— Малышка! Малышка, тише!
Аня кричала, не реагируя на встряску. Он видел небные миндалины и вибрирующий язычок в широко распахнутом рту.
— Доченька! — Марина подскочила, впилась себе в волосы ногтями — от отчаяния и беспомощности.
Крик оборвался. Из-под век выплыли пустые остекленевшие глаза.
— Она здесь, — просипела Аня.
Ледяной холод объял Антона.
— Здесь никого нет!
— Что с ней? — взмолилась Марина.
— Она здесь, — повторила Аня, обмякнув у отца на руках.
Он поднял ее, избавился от простыни. Понес к постели, мельком отразившись в зеркале.
— Антон…
— Тс. — Он уложил обессиленную дочь на кровать. — Уснула. Или вообще не просыпалась.
— Хочешь сказать… это лунатизм?
— Это гораздо хуже.
— Надо отвести ее к врачу. К психологу. — Марина обхватила ладонями виски, будто пробовала череп на прочность.
— Психолог нас не спасет, — угрюмо проговорил Антон.
23
Аня пила на кухне какао — словно приступ померещился издерганным родителям. Марина потрогала ее лоб, Аня раздраженно тряхнула головой:
— Да здорова я, сколько можно повторять.
— Ты… спала хорошо?
— Хорошо. — Рядом с чашкой устроился компаньон — плюшевый медведь, подаренный Антоном много лет назад. Ненадежный защитник от худых призраков.
Марина вышла за Антоном из кухни, притворила дверь. Зеркало, снятое с крючка, стояло личиной к стене.
— Ничего не помнит, — поникла Марина.
— Это к лучшему. Ты как?
— Будто катком раздавили. Что дальше? Долго мы тут отсиживаться будем? Ане в школу послезавтра. У меня дела.
— Да забудь ты про дела, — буркнул Антон. —
