Оля кивала, кивала, кивала чугунной головой.
Отчим сказал в письме, что все устроит, позвонит, кому надо. Это кому же, интересно? Господу Богу?
Оля кричала истошно в больнице, когда догадалась наконец, почему врачи отводят взор и игнорируют вопросы о маме. Осиротевшая Оля билась в припадке и надеялась, что сердце выскочит и она освободится от страшного морока, распирающего грудную клетку. В крематории, наглотавшаяся успокоительных, она будто опустела, иссохла, стала прозрачной и легкой — ветром сдует… Чужие губы чмокали в щеки, мазали слюной.
Гроб, обитый багровой тканью, стоял на каменном возвышении. Крышка приколочена гвоздями, — значит, работники морга не сумели восстановить внешность покойной. Не загримировали, как надо. И она страшная внутри — сломанная страшная кукла.
Оля прижала к губам руку, холодную и дрожащую.
Артем был одет в тот же костюм, в котором был на линейке первого сентября. Мама тогда зашивалась на работе, и брата сопровождала Оля. Они поссорились из-за какой-то ерунды. Как обычно. Не знали, наивные, что их будущее, целиком зависящее от мамы, разрушится в одночасье по вине… даже виновных не найти…
Просто в красном грузовике не сработали тормоза.
«Мамуль», — всхлипнула Оля, глядя на багровый короб.
Артем думал, под гробом будет хворост для костра. Но ничего подобного не наблюдалось. Люди подходили к возвышению, устилали цветами крышку. Пышнотелая женщина в строгом костюме читала с бумажки:
— Мы запомним Татьяну добрым и радостным человеком. Заботливой матерью, воспитавшей двух прекрасных детей. И пускай она ушла в лучший из миров — ее любовь останется согревать наши души.
Толпа вытолкнула Артема к постаменту. У стоящей рядом Оли слезы струились по щекам. Артем старался не мигать, чтобы глаза увлажнились, он испугался вдруг, что, если не заплачет, его сунут в гроб и сожгут.
— Любимые не умирают. Не плачьте уходящим вслед. Ведь это только свечи тают — сердца не угасают, нет…
Артем взмок от усердия, глаза пекло. Но не было чертовых слез, потому что все это казалось какой-то досадной и очень скучной игрой, а мама вот-вот вернется, она просто задержалась на работе. Постоянно с ней так. И надо потерпеть…
* * *Женщина декламировала голосом опытного чтеца:
— Не проклинайте, не вините вы никого и ничего. Любимые парят как птицы, и им спокойно и легко.
— Плевать ему на детей, — сказала полушепотом тетка средних лет.
Оля сощурилась на гроб, напрягла слух.
— За границу укатил — тоже мне, отец! На Артема плевать…
— И как живут они такие? — возмутилась другая тетка.
— Припеваючи живут. Кобели!
— …Любимые не покидают. Они навеки будут в нас, оберегая, согревая, день ото дня, из часа в час…
В голове Оли клубилась розовая пелена. Колени подгибались.
— Бедные… куда их теперь?
— В какой-то интернат отправят вроде.
Оля не вытерпела, обернулась и хлестнула сплетниц ненавидящим взглядом. Хотелось ногтями впиться в напудренные физиономии. Сплетницы стушевались, попятились.
«Коровы, — процедила Оля мысленно. — Нет: гадюки».
— …Любимые не исчезают. Они живут во мне, в тебе, весной природой расцветают и звездами горят во мгле…
Под волосами засвербела рана. Вспотела забинтованная рука. Врач сказал, они с братом родились в рубашке. Оля отделалась рассеченным скальпом и вывихом, брат вовсе не пострадал. Словно мама взяла весь удар на себя, нейтрализовала остальной вред.
Зажужжал механизм — и гроб стал под духовую музыку проваливаться в образовавшуюся выемку. Платформа увозила его вниз. Железные створки сомкнулись.
— Прощай, Танюша, — сказал кто-то.
Оля повернулась к брату, но место справа опустело.
* * *Артем спускался по ступенькам под моргающей лампочкой. Уходил в недра здания, за проводником — полосатой кошкой. Притворяться надоело. Лучше уж получить от мамы знатную трепку, чем торчать в унылой шушукающейся толпе. К тому же он проголодался, а больничная еда была пресной и противной. Булочки с котлетами, фу! Когда мама вернется, он затребует бисквитный торт. Два бисквитных торта! И пиццу…
Ступеньки привели в просторную комнату с мощными зарешеченными лампами. Здесь пахло лекарствами, машинным маслом и хлоркой. Гудел механизм, и что-то заставило Артема затаиться у подножия лестницы. Кошка прошлась вальяжно к единственному обитателю подвала: худому старику во фланелевой рубашке. Старик ругнулся на животину. Он был лысым, мясистый нос — картошкой. В кулаке — крюк, который совсем не понравился Артему. Вспомнилась страшилка про маньяка с крюком вместо руки, которую старший брат Димки Малахова рассказывал оцепеневшим детям.
Старик не видел Артема. Помогая себе крюком, он вытащил из ниши гроб — точную копию того, что стоял на постаменте. Ловко затянул на погрузчик.
«Это тот же самый гроб, — догадался мальчик. — Его спустили сверху».
Старик встал на подножку погрузчика, и транспорт лихо покатил в арочный проем.
«Гроб на колесиках», — подумал Артем, кидаясь за стариком.
Кошка вылизывала на полу лапку.
Артем очутился в туннеле с голыми бетонными стенами и волглым потолком. Потрескивали флуоресцентные трубки. Безобразная тень старика волочилась по бетону. Он ехал на погрузчике, будто на передвижном гробу уезжал во чрево крематория.
«Настоящее подземелье! — удивился Артем. — Как во „Властелине колец“!»
Он семенил за стариком, думая о сестре, что она, наверное, ищет его. Ничего, пускай ищет. Будет знать, как разыгрывать с расфуфыренными тетками глупый спектакль про погибшую маму.
Туннель сделал виток, и запыхавшийся Артем подкрался к входу в большое, гудящее как пчелиный улей помещение, похожее на цех. Там были печи — в печах трепетало пламя.
«Вот где они кремируют трупы», — осенило Артема.
Любопытство впихнуло за порог: он встал у стены, наблюдая с открытым ртом. Погрузчик приподнялся на суставчатых крестовинах вровень с конвейером. Старик деловито подцепил гроб крюком и закинул на бегущую ленту.
Артем различил щиток с кнопками, надписи: «Крематора», «Питание включено», «Стоп» и «Старт», «Плотность дыма» и «Отсос».
«Стоп… — подумал он, завороженно подходя к старику. — Погодите, стоп!»
На электронном табло мигали цифры, колыхалась стрелка, как на спидометре «ауди». Мамину машину было немного жаль, но у мамы хорошая работа — она купит новую…
Гроб горел в кирпичном жерле. Огонь шелестя поедал обшивку, и дерево занималось вертлявыми оранжевыми языками.
«Мама», — засветилось на панели в голове Артема.
Он понял.
Он закричал:
— Стойте! Там моя мама внутри!
Слезы хлынули потоком.
— Ты кто? — всполошился старик. — Малыш, тебе нельзя тут быть!
— Мама, мама, мама, — повторял Артем.
— Сыночек… — донеслось из печи. Тихий, еле слышный шепот.
— Я тут!
— Артем, помоги…
— Я сейчас, сейчас!
Старик обхватил Артема мозолистой ладонью.
— Хорош, пацан, прекрати!
Артем брыкался, царапался и визжал.
Словно отвечая на крик, крышка гроба откинулась — и мама выпрямилась в жарком жерле.
— Артем! Спаси меня!
Ее волосы пылали, лицо пузырилось, как яичница на сковородке. Кожа трескалась, и прозрачная жидкость стекала, быстро испаряясь и шипя. Мама выпростала к Артему обуглившиеся дымящиеся руки.
— Сын!!!
* * *Артем проснулся, хватая ртом воздух. Видя внутри головы то, что было на самом деле: туннель, старика с крюком и печь, в которую забросили гроб. А еще то, чего не было, что явилось во сне: воскресшую на мгновения маму, ее закипающие глаза
