— Ребята, не ссорьтесь. — Это «мачеха» высунулась из окна «ниссана». Стереотипная до абсурда платиновая блондинка, ослепляющая блеском виниров. Кирилл подумывал: а не притворяется ли Диана дурочкой для того, чтобы нравиться богатеньким уродам вроде папаши? Гениальная актерская игра, «Оскар» за вживание в роль и лучший грим.
Диана чавкнула жвачкой.
В «Инстаграме» у нее накапало полмиллиона подписчиков. Кириллу было тошно делить с этими людьми одну планету.
— Закрой окно, — не оборачиваясь, приказал Глеб.
Он любил Диану, любил за молодость, упругость задницы и фокусы, проделываемые в постели. Но Диана была тупа как пробка. И в разговоре с сыном он обойдется без ее писка.
Диана подняла стекло и уставилась в телефон. Наманикюренный пальчик раздаривал лайки.
На фотографиях с Глебом она всегда сидела. Стеснялась, что муженек ниже ее на полголовы. И мастерски имитировала оргазм. Подружки обожали ее истории про эротические предпочтения валютного супруга…
— Хоть раз услышу, — тихо проговорил Глеб, — что ты называешь ее так…
— Шалавой? Шлюхой?
— Умный стал, сучонок?
— В сравнении с кем?
— Как же я тебя… — Глеб сжал кулаки.
— Что? Ненавидишь?
— Не понимаю, — подобрал он слово.
Посмотрел на интернат, на дырявую черепичную крышу, ризалиты и продутые флигели. Такие развалюхи его компания пачками сравнивала с землей, чтобы залить асфальтом под автостоянки.
«Уродство», — подумал Глеб.
К Юрковым приближалась директриса Патрушева. Еще одна лизоблюдка. Глеб презирал этих кружащихся подле него шакалов.
— В пятницу, — сказал он жестко, — к нам не приезжай. У бабушки поживи пару выходных.
— Я и не собирался, — осклабился Кирилл. — Такси сюда ходят?
— На автобусе доедешь. — Глеб смахнул с сыновьего плеча соринку. — Привыкай к взрослой жизни, сосунок.
— Глеб Михайлович! — елейно заулыбалась директриса. — Добрый день! А я гляжу: вы или не вы.
Кирилл отвернулся, борясь с тошнотой. Неискренность чувств, глобальная фальшь выводили его из себя.
Восемь месяцев! Восемь — и он закончит школу, свалит из этого захолустья к черту, в Москву, чтобы не видеть папашу и его тупую овечку. Оно и хорошо, что бо́льшую часть времени он проведет вне дома, в руинах дворянского поместья, прикидывающихся элитной школой. Потому что все вокруг — ложь.
— Хотела поблагодарить вас от лица попечительского комитета. — Валентине Петровне удавалось смотреть на спонсора снизу вверх, хотя она была выше на полголовы. Важное умение для неисправимых подлиз. — Мы заканчиваем ремонт в северном крыле. Почти готов спортзал… инвентарь закуплен… столовая — шик и блеск…
— Не за что, не за что. — Глеб улыбался, будто лом гнул. — Все лучшее — детям.
Он подумал, что и дом, и облезлый парк распространяют удушающую атмосферу, попросту смердят аки дохлятина, но никто не чует вони. Пожалуй, Глеб Юрков впервые за свою практику вкладывал финансовые средства в столь гиблый проект.
Играя для Патрушевой, он потрепал сына по волосам…
«Как собачонку», — скривился Кирилл, отстраняясь.
— Мась, ну поехали! — закапризничала Диана.
Кирилл вспомнил маму — такую красивую, умную, настоящую.
«Да, так будет лучше, — решил он. — В тюрьме лучше, чем с этими двумя».
6
Через распахнутые двустворчатые двери Оля попала в холл с головокружительно высоким потолком. Тут кипела работа. Строители пилили, забивали, сверлили. Пыль защекотала ноздри.
Солнечный свет проникал в интернат сквозь витражные стекла — большое окно выходило на задний двор, поросший вереском. Витраж изображал гроздья винограда, сваленные на тарелку, гранат и головку сыра. Натюрморт хоронился под толстым слоем паутины. У арахнофоба Артема один вид этих паучьих тенет должен был вызвать приступ паники.
Стены холла были обшиты дубовыми панелями, местами отклеившимися, попорченными древоточцами. Слева от камина — да-да, был и камин, выложенный из валунов и напичканный деревянной трухой, — располагалось двухметровое панно. Рыбацкая сценка: бородач в допотопном фартуке и крагах тащил из бурлящего океана невод с зубастой рыбой.
Оля разглядывала лепнину, широченную лестницу и картины, прислоненные к стенам. В проемах по бокам холла вырисовывались длинные анфилады.
Прежде она не бывала в таких домах — лишь читала о них. Джинсы рабочих, ее собственные «Левисы», кеды, смартфон в кармане казались совершенно неуместными, противоестественными здесь. Они словно нарушали неписаные законы особняка. Оля телепортировалась в декорации к викторианским романам. У камина естественно смотрелись бы герои Артура Конан Дойла и Генри Джеймса, попыхивающие трубками, наряженные в сюртуки.
— Впечатляет, да?
Подтверждая реплику Игоря Сергеевича, Оля громко чихнула.
— Авгиевы конюшни, но это поправимо. В тридцатые дом использовали как дровяной склад — только западное крыло. Сейчас там находятся классы. В шестидесятые и девяностые тут кратковременно открывали пионерские лагеря. Здание стояло без хозяев двадцать с лишним лет.
— Двадцать лет? — повторила Оля. — И никто не забрал картины?
Она пригляделась к полотнам. Рамы облупились, а холсты безвозвратно потемнели, от влаги краска потекла. Оля различила танцующего арлекина, хоровод у костра, каких-то дородных горбатых баб.
— Повезло, — сказал Игорь Сергеевич. — Поместье надежно спряталось в лесу, ближайшая деревня, Гурьево, была в трех километрах, но опустела еще до войны. А картины мы достали из подвала. Там полно занятного старья. Может, попробуем продать его на eBay антикварам.
Учитель зашагал к лестнице, а Оля задержалась у неглубокой ниши. В нишу было вставлено потускневшее зеркало.
— Оно поломалось, — сострил Игорь Сергеевич. — Глючит.
Оля провела рукой у горла. Из-за дефекта отражение изогнуло шею так, будто позвоночник выдернули и скрутили пружиной. Рядом с нишей обнаружился дверной проем, задрапированный пленкой и заколоченный поперек доской.
— Вход сюда категорически запрещен, — сказала Валентина Петровна.
За ней в холл вошел парень с парковки. Крепкий, спортивного телосложения, он посмотрел на Олю и шустро взбежал по ступенькам.
— Здание девятнадцатого века, — проговорила директор. Острый нос делал ее похожей на енота из какого-то мультика. — Идет ремонт, мы не хотим, чтобы наши воспитанники пострадали.
Ступеньки устилал прохудившийся бурый палас. Лестница раздваивалась, и пролет был помечен очередным витражом, с плясунами в карнавальных масках. Света вполне хватало, но в интернате тени доминировали над живыми людьми. Они гнездились в нишах, прятались за простенками, занимали места отлучившихся строителей.
На втором этаже орава теней втиснулась между полосами света, начерченными у окон. Получалась зебра — белый мазок, черный мазок. Даже обои здесь были особенными — будто не из бумаги, а из шелка, правда какого-то жирного и осклизлого.
— Все это мы, конечно, закроем пластиком, — сказала Валентина Петровна. — Школа существует недавно, но мы гордимся имеющимися достижениями. Стремимся дать детям самое лучшее — начиная от преподавателей высшего уровня и заканчивая дополнительным образованием и доброжелательной, доверительной атмосферой.
Атмосфера была не то чтобы доброжелательной… скорее — совсем наоборот. Клочья паутины и певучий паркет, сумерки в ущельях боковых помещений и потеки на побелке. А рядышком — батареи и трубы прямиком с завода, кабели, мелькнувшая за приотворенной дверью девчонка с китайским планшетом и приглушенный трип-хоп из колонки. Это современное, наносное, силой вмурованное странным образом обретало уютный флер в стенах старого
