«Скукотища», — вздохнул Артем.
— Бляха-муха, — процедила Татьяна, сверившись с часами. Девять сорок. На полчаса больше, чем надо бы.
— Ты ругаешься? — спросил Артем.
— Нет…
— А что такое «бляха-муха»?
— Это муха на пряжке ремня.
Автомобиль впереди тронулся и опять застопорился. На заднем стекле красовалась наклейка: «Чего надо?»
«Шоколада и выспаться», — подумала угрюмо Татьяна.
Она вспомнила, как познакомилась с первым мужем. В Москве, где они оба были проездом и оба заблудились в метро. Цепь совпадений, благодаря которой позади сидела Оля.
Молодая Татьяна разглядывала узоры на стене Краснопресненской станции. Подошедший парень сказал, что это аммонит, вымерший головоногий моллюск. А вон там, в красном известняке, гастроподы и губки и наутилоидеи, похожие на космические ракеты. От окаменелостей метрополитена он переключился на комплименты.
Это была настоящая любовь, как в голливудском кино. Через год Татьяна носила в животе Олю. Через восемнадцать лет изнывала в пробке, чувствуя себя аммонитом, зацементированным в стене. Нет выхода…
Костю, Олиного папу, убил инсульт — Оля была крохой и не запомнила его. Знала по рассказам и фотографиям. В десятом году Татьяна встретила мужчину, ставшего вторым супругом, и, как выяснилось много позже, он в подметки не годился Косте. Завидный жених, при деньгах, душа компании, он оказался чертовски жадным, напропалую гулящим и эгоистичным, и Татьяна очень надеялась, что сын не унаследует ни одного из отцовских качеств. Мать утешало большое сердце Артема и умение сострадать. Полная противоположность папаше, слава богу. В Оле, например, сострадание было будто бы атрофировано.
Грязная пятерня шлепнула по стеклу, вклинилась в поток мыслей. Оля вздрогнула от неожиданности. Остроносая золотозубая нищенка помахала картонкой.
— Не давай ей ничего, — сказала Оля грубо.
Татьяна притворилась, что не видит попрошайку. Оля потупилась в учебник, а вновь покосившись налево, обнаружила, что глухонемая так и стоит снаружи, пялясь на пассажиров. Оттопыренная верхняя губа поросла жесткими черными волосками, во рту блестели коронки. Сдала бы богатство в ломбард и поела…
«Чего?» — мимикой спросила опешившая Оля.
Попрошайка продемонстрировала дулю и утопала к соседним машинам.
— Нет, вы видели? — возмутилась Оля.
— Надо было дать ей денег, — сказал Артем, запуская игру. — Классно она тебе фигу скрутила.
— Ах ты ж вонючка. — Оля забарабанила пальцем по экрану, и герой игры выпустил очередь в молоко.
— Что ты наделала! — заголосил Артем. — Все патроны истратила! Мам!
Татьяна витала мысленно в мире законсервированных аммонитов, боготворимых первым мужем, биологом. Папа Темы любил только себя.
— Не шумите, — попросила она, трогая пульсирующую жилку на виске.
Артем толкнул Олю, та ответила взаимностью.
— Мам, она меня вонючкой обозвала.
— У меня контрольная на носу, — парировала Оля, — а он мешает!
— Бляха с мухой у тебя на носу!
— Угомони своего сына.
— Угомонитесь оба, — взмолилась Татьяна.
— Я не обязана с ним нянчиться так-то.
— Оль… ты же взрослая…
Автомобили поволоклись вперед, забрызгивая дождевой водой бордюр. Красновы подползли к перекрестку.
— Я взрослая, когда тебе выгодно, — бросила Оля сердито.
И была права. Не Татьяна ли накануне запретила ей идти в поход с ночевкой: мала еще, мол.
— Определилась бы, — негодовала Оля.
С «ауди» поравнялась белая «Волга». Симпатичный парень на заднем сиденье поймал взгляд Оли и подмигнул. Она состроила безразличную гримасу. Вперилась в книгу.
«Укрепим металлический шар на стержне электрометра и зарядим от эбонитовой палочки»…
«И оживим чудовище Франкенштейна», — закончила Оля.
Тайком посмотрела в окно. Парень улыбался ей и показывал жестом: позвони мне.
— Ага, размечтался, — буркнула Оля.
До недавнего времени она считала себя уродиной: слишком тощей, с проблемной кожей, плоская, не то что отрастившие буфера подружки. Ухаживания мальчиков были ей непривычны, странны, хотя она частенько ловила на себе взгляды ровесников. Она училась принимать отражение в зеркале и находить плюсы в своей внешности. И мечтала о пластической хирургии.
Мама вот действительно красотка. Особенно когда не бесит дочь нравоучениями.
Парень в «Волге» рассмеялся. Оля обернулась, и брат не успел убрать пальцы, которыми он ставил ей рожки.
— Ну, гном!
— Я не гном!
— Самый противный на свете гном! — Оля вырвала у Артема планшет. Он не остался в долгу — выбил учебник из ее рук.
— Так, мне это надоело. — Татьяна, не притормаживая, сунула руку между кресел, чтобы разнять детей. Ветер окропил ветровое стекло моросью. Лицо парня в белой «Волге» вытянулось удивленно: он таращился на перекресток.
— Эй! — закричала «глухонемая», приставляя ко лбу кисть козырьком. — Эй, стойте!
Красновы посмотрели одновременно направо. По наклонной дороге мчался красный грузовик. Хищно сверкала решетка радиатора, из-под кузова валил дым. Бородатый водитель вопил, высунувшись в окно:
— Тормоза! Тормоза отказали! С дороги!
Артем заслонился учебником сестры. Оля прикусила губу.
Татьяна подумала о бедных аммонитах в мраморизованном известняке станции «Краснопресненская». О том, что минуту назад отцепила ремень безопасности, но Оля и Темка перекрещены ремнями, слава Всевышнему.
Заскулило железо. Грузовик врезался в «ауди», сминая автомобиль и сидящую за рулем женщину.
Дети так и не закричали.
2
Среди венков грелись пятнистые прикормленные коты. Почему-то это особенно запомнилось Артему: блохастые котики, вычесывающие шерстку в большом и гулком церемониальном зале.
Здание, выложенное внутри гранитом, называлось крематорий. А то, что собирались сделать с его мамой, называлось кремацией. Он подумал о заварном креме — и удивился, с какой стати маму обмазывать кремом? Это же глупо и мерзко… Но Оля сказала: маму сожгут. Поразмыслив, Артем решил, что сжигание — самый надежный способ не превратиться в зомби. В больнице, куда их доставили после аварии, Артему приснился мертвец, прячущийся под койкой. Он пихался сквозь неудобный матрас и ждал, пока медсестры уйдут из палаты. Чтобы выбраться ночью и полакомиться нежным мяском…
Женщины в траурных одеждах, с поникшими гвоздиками, обтекали Артема. Изредка кто-то останавливался, клал руку на плечо, говорил вкрадчиво. В эти дни взрослые часто заговаривали с ним о Боге, о том, что есть рай на небе — некое хорошее и солнечное место — и мама теперь там, с ангелами.
Артем знал про похороны то, что на них принято плакать. Оля плакала, например. Тихо плакала, сильно зажмуриваясь. И он все пытался выжать слезинку, боялся прослыть грубияном. Но слезы как-то не приходили. Иссяк поток, обычно готовый литься по любой мелочи. Не получалось понять, как это: мамы больше нет. Ну ладно, сегодня нет. Но позже она придет. Умерла — это ясно, но… умерла насовсем?.. И никогда… совсем никогда не поцелует Артема?..
Нет, это было решительно невозможно постичь: как собственную смерть или бесконечность Вселенной.
* * *— Примите наши соболезнования… — Толстое рыхлое лицо наплыло и чмокнуло в щеку.
Захотелось вытереться рукавом. Оля отупело наблюдала за втекающей в крематорий процессией. Мамины коллеги, соседки, друзья… Папаша Артема написал, что не сможет приехать. Конечно, в Чехии есть дела поважнее, чем похороны бывшей жены. Лапать новую пассию, например. Подумаешь, сын остался без матери! Делов-то.
— Танюша теперь с твоим папой воссоединилась, — пропищала какая-то хромоногая
