— Дай мне минуту, — попросил он.
Крыса стекла по дверцам гнусной серой соплей. Смирнов поглядел на фотографию маленького мушкетера.
— Скоро мы поиграем вместе, сынок.
Он положил на колени книгу и, сидя среди мусора, поддонов и ящиков, принялся читать. Закончив, он чиркнул спичкой и наблюдал, как пламя пожирает книгу. В мире стало меньше на один экземпляр треклятого «Плача Ирода».
— Я готов, — сообщил Смирнов подкрадывающемуся грызуну. — Добро пожаловать, сволочь.
Смирнов распахнул окантованный красным рот и приглашающе распростер руки, словно для объятий. Крысу вывернуло наизнанку потоком зеленой рвоты. Она завалилась на бок, лапы дергались в конвульсиях. Волна смрада устремилась к Смирнову, обрушилась нечестивой волной. Муха проникла в рот, и кафель отразил закричавшего человека: меж его зубов эластично втянулись бугристые грязные ноги и подол черного платья. Пиковая Дама просочилась в тело полностью.
Смирнов сглотнул.
Кровожадный демон был внутри, обустраивал гнездо, поглощал его эмоции и воспоминания. Он чувствовал себя библиотекой, в которой хозяйничают варвары. Рвут и оскверняют книги, поливают страницы мочой, крушат стеллажи. Скоро не останется ничего, кроме полого логова из крови и плоти.
Смирнов подобрал фотографию и похромал в коридор. Его сознание пребывало внутри капсулы, огромного яйца Нострадамуса. Зеркала повсюду, и разъяренная демоническая сущность ползает по вогнутым стенам, задувая разум, как свечу.
Смирнов изначально планировал сделать себе укол и безболезненно умереть, но в подвале было до черта крыс, чтобы Пиковая Дама, пристрастившаяся к прелестям физического мира, могла прыгать из оболочки в оболочку. Одержимая крыса покинет больницу, отыщет нового несчастного ребенка и передаст ему паразита.
«Нет уж», — прохрипел Смирнов.
Он прижал к груди фотографию, подумал, что не помнит, как звали сына, через минуту забыл, кто вообще этот мальчик в шляпе с пером, и выронил снимок. Стекло разбилось вдребезги. Смирнов качался, врезаясь в кафель. Плитка отражала безобразно худую высокую женщину, бредущую под потрескивающими лампами.
Смирнов потерял свое имя. Потерял прошлое и речь, но помнил океан, парящих альбатросов, голубые скалы и теплый бриз. Вдоль берега кто-то шел навстречу… кто-то очень важный…
Створки лифта отворились.
Пиковая Дама направила ноги Смирнова к кабине. Удивленно дернула его бровью, бровью своей послушной куклы.
В лифте стоял человек. Костюм идеально подогнан под фигуру и тщательно выглажен, рубашка накрахмалена, бордовый галстук поблескивает бриллиантовым зажимом. На человеке была кроличья маска. Длинные уши касались потолка. В проплешинах виднелось папье-маше. Раскосые отверстия зияли не спереди, как положено, а по бокам маски. Но человек прекрасно видел.
Он видел все.
Смирнов не шелохнулся, но в металлических панелях кабины отразились задергавшиеся панически щупальца.
Пиковая Дама недоверчиво скалила сломанные зубы своей мясной куклы.
Существо за маской зайца смотрело с откровенным любопытством. Оно считало, что изучило людей достаточно хорошо. Их жадность, мелочность, их трусость и неумение жертвовать собой. Оно презирало людей и имело на то все основания.
Но этот странный бородач совершил бесовский ритуал и попросил у тьмы не денег, не славы, не здоровья, как прочие. Он вызвал существо в заячьей маске с единственной целью: умереть. Он жаждал полного и безвозвратного разрушения — и не собирался прикрываться теми, кто любит его.
Глупые, глупые люди.
Существо в заячьей маске почувствовало: внутри мужчины сидел кто-то еще — кто-то не из материального мира, злобный, мстительный, жалкий, похожий на мыслящий рак. Но существу некогда было разбираться: его уже звали и ждали в другом месте.
Пиковая Дама завизжала беззвучно, кафель и серебристые пластины отразили ошеломленное лицо, кипящие черной жижей провалы глазниц.
Существо, хоронящееся под облезлой заячьей личиной, шагнуло к ней, обхватило дымящимися руками за горло и посмотрело в глаза. Две твари — одна старая, вторая поистине древняя — переглянулись. Маска откинулась — и зубы разодрали глотку Юры Смирнова, а потом принялись за Пиковую Даму.
52
Новый день наступил — погожий и ясный. Тучи сгинули, солнце озарило стройки, и тьма поспешила спрятаться в недрах многоэтажных каркасов. Деловито пыхтела бетономешалка. Собаки тявкали на пустыре, а их хозяева потягивались, улыбаясь весне.
День перетек в вечер — такой же спокойный, такой же теплый.
Даже гостиная Рюминых сегодня не казалась угрюмой. Разбитое зеркало пропало с комода, и кое-какой антиквариат тоже. Комната стала просторнее и светлее.
Катя сидела на тахте, как в тот роковой вечер, когда она поведала друзьям про мальчика, покончившего с собой. Закрыв на мгновение глаза, она увидела Чижика с камерой, бренчащего на гитаре Матвея. Полтора месяца прошло, а казалось — что годы.
За круглым, наверное дорогостоящим, столом собрались гости. Антон откупоривал шампанское и взахлеб спорил с коллегой. Этот коллега, то ли Глебыч, то ли Геннадич, был симпатичным широкоплечим мужчиной, холостяком, и Катя улыбалась ему, нарочито громко смеялась над плоскими шутками, накручивала локон на пальчик. То ли Глебыч, то ли Геннадич забавно краснел и перекладывал салфетку с места на место. Интересно, Антон заревнует? Или в новообретенном счастье он забыл все то, что было между ним и Катей? Да почти и не было ничего, но ведь он прокручивал в голове возможности, варианты…
— Ой, простите. — Катя выронила вилку, полезла под стол, опершись о напряженное бедро Глебыча-Геннадича. Смахнула пылинку с его колена, стрельнула глазами.
Марина принесла роскошный торт. Аня, в новом платье, с новой прической, сидела возле Кати. Рюмины рассказали, что в ночь бури, на техническом этаже больницы, Аня умерла. Ее сердце остановилось на четыре минуты и вновь завелось. А чудовище было изгнано. И зеркала стали просто зеркалами, послушными и льстивыми.
Юрий Смирнов, Анин спаситель, не пережил ту ночь. Его труп обнаружили дежурные медсестры в кабине больничного лифта. Бывший терапевт скончался от обширного кровоизлияния. Рюмины оплатили похороны и опустили в гроб фотографию мальчика со шпагой.
— Я сейчас лопну, — пожаловалась Аня.
Пожилая родственница заохала, что девочка тоньше прутика и надо больше есть. Катя успевала и строить Глебычу-Геннадичу глазки, наслаждаясь его смущением, и разливать кипяток по чашкам. В пузатом чайнике отразилась Аня, немного уставшая от праздничной суеты, но довольная.
Антон зажег свечи — тринадцать штук, — Аня привстала и задула их все. Гости зааплодировали.
— Ну. — Катя толкнула именинницу локтем. — Что загадала?
— Не скажу. Не сбудется.
— Кто режет торт? — спросила Марина.
— Давай я! — Аня взяла нож.
Лезвие вошло в кремовый бок, рассекло пополам розочку. Марина сглотнула окислившуюся слюну. Вид Ани, держащей в руке нож, навевал нехорошие мысли. В лезвии мелькнули напряженные Катины глаза. Она извинилась и встала из-за стола. Протиснулась в коридор.
— Все нормально? — спросил Антон.
— Все прекрасно.
Рюмины заменили межкомнатную дверь, чтобы ничто не напоминало о страшном марте. Но как выбросить из памяти образ дыры в дверном полотне и черного хищного глаза, вперившегося в жертву? По этому коридору Катя улепетывала от одержимой Аньки. На руке остался тонкий белый шрам от ножа.
Катя направилась в
