— О, не надо скромничать. Он у вас был. Вы могли отправиться на войну с ними. Подать пример, подбодрить и утешить. И на войне, когда вас пустила бы по кругу кучка пьяных солдат, вы рассказали бы им, что пламя Майенн священное и непорочное. И его нельзя использовать во вред людям.
— Каро… — Силана задохнулась, потянулась схватить его за руку, и он осадил ее одним взглядом:
— Помолчите. Сейчас говорю я.
И она замолчала, потому что слова застряли в горле.
— Вы ничего не знаете, — резко одернула его Верховная. — Ничего не знаете обо мне и о нашей вере. Я хотела отправиться с ними.
— Но вы остались, — Каро усмехнулся. — Вы были нужны здесь. Были нужны своей вере и всем этим дурочкам, которые заглядывают вам в рот. Но больше всего самой себе. Вы отговорились тем, какая вы полезная, как многие на вас надеются. Потому что вы знали, что ждет тех, кто ушел. Вы не хотели этого видеть. Не хотели собирать друзей по кускам, и делать выбор — какие куски собрать. Не хотели, чтобы на вас смотрели как на инструмент, и ждали чуда за чудом. Не хотели, чтобы ломали, в надежде получить алую жрицу. И чтобы потом использовали как оружие. Вы не хотели умирать кишками наружу, выкачивая из себя пламя, и понимать, что его не хватит.
Он говорил, будто был там, о вещах, которые Силана пережила или видела, и не могла остановить его.
Когда-то Каро сказал ей: я могу вам помочь, потому что я понимаю.
Он не лгал. Он действительно понимал.
И это делало больно.
Зал затих, замер и больше никто не шептался, и слова Каро падали в эту тишину, как камни в глубокий колодец. Расчетливые, страшные. Правдивые.
— Я вас не виню, — Каро обвел взглядом зал. — Ни одну из вас, трусливых сук, которые спасали свои жизни. Вы поступили правильно, что убереглись. Любой человек в здравом уме, станет держаться от поля боя подальше. Я только хочу знать, как вы обвинили алых жриц? Как вам, мразям, — он улыбнулся, и его «мразям» — спокойное, взвешенное, хлестнуло по залу, будто кнутом, — пришло это в голову?
Силана смотрела на него и думала, что недооценила. Боялась, считала похожим на командира Гийома, и не видела. Насколько Каро был чудовищем.
Как здорово, как виртуозно он мог ломать людей.
— Правила Майенн… — попыталась ответить жрица на нижнем ряду, совсем молоденькая девчонка, светловолосая и розовощекая.
Каро бросил на нее один взгляд, и жрица замолчала.
И в наступившей тишине, Вейн встал. Неспешно, лениво, но Силана все равно вдруг почувствовала себя так, будто перед ней два хищника присматривались друг другу. Будто последние мгновения затишья, перед уродливой, неизбежной склокой, когда в ход пойдут и когти, и клыки, и шкуры полетят клочьями.
Хлопки Вейна — неспешные, издевательские аплодисменты — в тишине прозвучали как выстрелы тяжелых арбалетов. Навылет.
— Браво, Каро, — Вейн улыбался. — Нет, правда, браво. Я и не подозревал, что вы можете так эффектно говорить. Вам бы в обвинители, все преступники бы дрожали. Хотя вы и без того справляетесь. Жаль только зря.
Каро слушал его не перебивая, и Силана поймала себя на мысли, что он ждал ход — как в игре. Ответный ход, который сделает Вейн.
— Вам так нравится обвинять жриц, — Вейн пожал плечами. — Потому что вы судите их по себе. Это ведь вы остались в городе, где были «нужны». Конечно, вы не вините никого в трусости, ведь вы и сами трус. И я, поверьте, на свой счет я тоже не заблуждаюсь. Мы с вами, увы, очень приземленные люди.
Жрицы слушали его, жадно, ловили каждое слово. И Силана понимала, что они надеялись услышать. Оправдание.
Искупление.
Сладкую ложь, как яд с запахом миндаля.
И Вейн это понимал. Давал им то, на что они надеялись:
— Мы с вами, Каро, совсем не понимаем тех, кто посвятил себя вере. Верховная и жрицы в этом зале всю свою жизнь отдают Майенн. И они не обычные люди. Они могут не испытывать холода, если используют пламя, могут уменьшить боль, если ранены. Майенн дала им множество даров, чтобы справиться с любыми ужасами. Наши с вами глаза затуманены, и когда мы видим смерть, мы видим конец. Но жрицы знают, что это лишь часть бесконечного Танца Майенн, не более, чем смена ее форм и лиц.
Потом он посмотрел на Силану и улыбнулся шире:
— Вы предали свою Богиню. Вы поддались слабости и страху, хотя она дала вам так много. Вы извратили ее дары, и закрыли глаза на то, во что верили. А ведь вы верили когда-то. Что есть нечто больше, чем грязь и кровь войны. Что ужасы — это тоже часть жизни. Вы клялись использовать пламя для исцеления. И добавили войне таких ужасов, каких до алых жриц никто никогда не видел. Чем оправдывались вы? Кучкой пьяных солдат, которые приняли вас за шлюху, и позволили себе лишнее?
Каро собирался ответить, Силана это видела. И остановила, коснулась ладонью плеча, без слов прося промолчать.
Вейн говорил то, во что она долгое время верила. Что говорила самой себе.
И прежняя Силана — Силана на войне, Силана в пустом мамином доме, которая все время чувствовала себя грязной — та Силана поверила бы ему.
Но теперь она чувствовала себя другой.
— Хотя знаете, не удивлюсь, если пьяные солдаты не на пустом месте на вас набросились, — продолжил Вейн. — Не удивлюсь, если вы сами этого хотели. Вам ведь было так одиноко, бедняжке, на ужасной, кровавой войне. Так хотелось человеческого тепла и утешения. Может вы и сами дали им… намек?
Он улыбался, всегда улыбался, а слова сочились, как гной из раны.
— Никому не жаль вас. Бедняжечку, которая жгла людей заживо. Раз за разом. Скажите, они умоляли о пощаде? Они кричали? Это же так больно. Гореть. Но вы не останавливались. Вы сожгли стольких, что даже сейчас воняете костром.
Он бил по больному. Бил, зная, что не промахнется.
Силана слушала. И знала, что ему ответить.
После боли, после ненависти к себе, после того, как встретила Рейза и спасла Джанну. После Парной Лиги — столько событий, за короткий срок. Которые навсегда все для нее изменили.
— Что вы молчите? — спросил Вейн. — Ответьте нам всем. Своим сестрам, от которых отвернулись, Богине, которую предали. Как вы оправдываетесь перед собой.
— Никак, — просто ответила Силана.
А потом вдохнула, выдохнула и признала:
— Оно мне не нужно. Я верю в Майенн. В огромную, единую, безграничную Майенн, которая создала нас всех. Которая живет в нас всех. Которая живет во мне. Которую я люблю всем сердцем, которой благодарна — за радости, и за ужасы, которые она создает.
Она говорила, а изнутри поднималось пламя, текло под кожей, пропитывало светом,
