В следующий миг Кроу мысленно оказался на черном берегу, у темных морских вод, поверхность которых казалась твердой из-за недвижимой гладкости. Даже лунная дорожка выглядела идеально ровной, и лишь едва заметная глазу рябь свидетельствовала о том, что пройти по ней не получится. Кроу заглянул в воду, но увидел там не собственное отражение, а страшного волка.
За спиной он услышал чей-то голос.
Cuando llegue la luna llenaIré a Santiago De CubaIré a Santiagoen un coche de agua negrairé a Santiago.Испанский всегда давался Кроу нелегко, но он понимал этот язык довольно сносно.
Под пологом полной луныЯ поеду в Сантьяго-де-Куба,Я поеду в Сантьяго.В черной, как море, каретеЯ поеду в Сантьяго.Конечно, он сразу же узнал слог этого испанца, Лорки. Эти строки вызвали у Кроу внутренний трепет. Понятия, скрывавшиеся от него в повседневной жизни, вдруг проявляли свою суть и становились доступными. Кроу чувствовал, что стихи эти извещали о присутствии кого-то – или чего-то, – кого ему следовало бы избегать, однако с кем он был прочно связан самым фундаментальным образом.
Поэзия, смерть и сражение неуловимо присутствовали вокруг него; это даже трудно было описать – как будто все это не окружало его плотным кольцом, а как бы просачивалось в его жизнь через трещины в сознании.
Кроу слышал музыку, звуки труб и свирелей времен своей молодости, но был тут и другой, совсем непохожий ритм – вкрадчивая, мягкая мелодия «Румбы Гуагуанко», которую он слышал в исполнении кубинского оркестра, выступавшего в Йеле на рубеже веков.
Между тем стихотворение продолжалось, рассказывая о пальмах, мечтавших стать аистами, о бананах, которым хотелось бы быть медузами. Ноздри Кроу уловили запах горелого, и он подумал, что, наверное, это какой-то отшельник развел на берегу костер, хотя никакого огня видно не было.
Другой голос сказал:
– Тогда я понял, что убит. Они искали меня в кафе, на кладбищах, в церквях… но не нашли. Они меня так и не нашли? Да. Они меня не нашли.
А потом он продолжил разговор с кем-то.
Он сказал:
– Если ты моя дочь, скажи мне –
почему ты не хочешь посмотреть на меня?
Девичий голос отвечал:
– Глаза, которыми я на тебя смотрела,
я отдала тени.
Он сказал:
– Если ты моя дочь,
скажи мне – почему ты не целуешь меня?
Девочка ответила:
– Губы, которыми я тебя целовала,
я отдала земле.
Он сказал:
– Если ты моя дочь,
скажи мне – почему ты не обнимешь меня?
Она ответила:
– Руки, которыми я тебя обнимала,
покрыты трупными червями.
И тут краем глаза Кроу разглядел то, что прежде принимал за солнечный блик на стекле. Рядом с ним была маленькая девочка. Светловолосая и красивая, давно умершая.
– Кари?
Нет, это была девочка, которую он встретил на берегу реки в Стратфорде. Рядом с ней был рюкзак, из которого она достала школьный учебник.
– Здравствуйте, мистер Волк.
Девочка застенчиво улыбнулась ему и открыла книгу.
– Стихотворение называется «Домовой», – заявила она, – и читать его, конечно, нужно в спокойной, уютной обстановке, там, где приятно пахнет свежевыглаженным бельем, а из радиоприемника звучит успокаивающая музыка.
Слегка прокашлявшись, малышка начала:
Ножи, лежа в ящике, тех людей ждут,Что их с гербицидами, хлором и содой найдут.Не всякий помыслит, что есть сим вещам примененье,Идущее дальше домашнего предназначенья.Инструкции по безопасности следует вам прочитать,Вот только вниманья на них нет нужды обращать.– Что?
Как сделаешь по дому все, что мать тебе сказала,Узрев, что гладь оконных стекол, уксусом отмытых, засияла,Когда полы протерты будут, а каминная решетка почернеетИ сможешь любоваться ты тарелками, что в шкафчике белеют,Когда те окна, что открыты были, чтоб ворвался ветер хладный,Закроются опять, ведь дом покинул воздух смрадный,По-прежнему там будешь ты, подобно пыли на последней полке[29].– Кари, зачем ты все это мне говоришь? – спросил Кроу, хотя и знал, что это не Кари.
– Она здесь, – ответила девочка, – ваша подруга. О, почему же вы к ней не приходите? Она, конечно, будет вас звать, и тогда вы сможете исполнить свой старый танец.
– Танец?
– Тот, который выглядит так: рррррр! – Маленькая девочка довольно похоже изобразила рычащую собаку.
В голове у Кроу промелькнул еще один обрывок песни, припев из какого-то водевиля: «О, разверни его лицом к стене, мама, его портрет должен висеть на черном шнурке».
Девочка улыбнулась и протянула Кроу руку в успокаивающем жесте.
– Вы просто сделали небольшой поворот, когда она отступила назад, вот и все. Вы с ней так близки, что обязаны это чувствовать, – сказала Кари. – О, почему же вы к ней не приходите? Знаете, она ведь вас ждет. Там будет кровь, которой вы сможете напиться, и он. Она разговаривает с ним.
– С кем?
– С Великим Ненавистником! С Одином!
Вдалеке Кроу смог различить стоящий на большом холме замок треугольной формы.
– Там творится великое зло, – заметил он.
– Значит, вы будете чувствовать себя там как дома, не так ли?
– Я не могу оставить это место, – покачал головой Кроу, глядя на неподвижную поверхность воды.
Произносимые им слова, казалось, не зависели от него, они шли вразрез с его мыслями, с его желанием уехать.
– Я пришла, чтобы поторговаться за вас, – сказала девочка, – чтобы увести вас отсюда.
– И что же ты должна будешь отдать взамен?
– Только свою кровь, – ответила девочка.
Ее тело вдруг лопнуло, будто клубень сахарной свеклы, и волка обдало фонтаном крови, липкой и горячей; он не только ослепил профессора, но и подавил восприятие остальных органов чувств.
Кроу открыл глаза. Он находился в гостиной, отделанной в викторианском стиле: деревянные панели, массивная мавританская лампа с бронзовой решеткой, с потолка свисают подвески из стразов, отбрасывая тени на стены и расцвечивая их размытыми сине-красными бликами. Кроу лежал на импровизированной кровати, укрытый пледом. В комнате горел открытый огонь, а на небольшом столике возле глубоких мягких кресел поблескивал в хрустальном графине бренди.
Взгляд Кроу натолкнулся на девушку лет восемнадцати, с каштановыми вьющимися волосами, в мужской рубашке и изящных брюках с высокой талией.
– Он очнулся, дядюшка. Принесу ему немного говяжьего бульона, – сказала девушка.
– Погоди минутку, дорогая. Думаю, твое присутствие сейчас будет очень кстати. – Это был голос Харбрада. По-видимому, он был цел и невредим.
Разумеется, он был прав, справедливо предположив, что Кроу, который серьезно относился к правилам рыцарской эпохи и был свидетелем того, как она эволюционировала в эпоху джентльменов, не убьет его в присутствии дамы. Кроу часто заморгал, чтобы преодолеть головокружение, и наконец сфокусировал взгляд. Во рту у него был вкус дыма и пепла; казалось, он не ел несколько дней. Это был еще не тот непреодолимый волчий голод, хотя уже чем-то напоминал его, – просто обычный человеческий аппетит, обострившийся за трое суток без еды.
В сердце Кроу закралась тревога. Рассказал ли Харбард этой девушке его тайну? И если да, то что тогда делать?
– Леди, у вас подол загорелся, – сказал Кроу на древнем языке предков.
Девушка никак на это не отреагировала, лишь вопросительно взглянула на дядю. Харбард улыбнулся.
– Это моя племянница
