– Стой или буду стрелять!
Двое солдат с винтовками калибра .303 целились Кроу в спину. Он перепрыгнул через шлагбаум на въезде в лагерь. До Т-образного перекрестка, где можно будет скрыться из виду и припустить во всю прыть, оставалось еще пятьдесят ярдов. Позади грянули выстрелы. Кроу споткнулся, сделал еще несколько шагов и упал.
– Я попал в этого мерзавца! – крикнул один из стрелявших.
– Нет, это сделал я! – возмутился другой.
Однако оба они ошибались: в Кроу не попал никто из них. Зато попал кое-кто другой.
17
Выздоровление фрау Фоллер
Восстановление Герти Фоллер после такого тяжелого испытания шло хорошо. Более того: после злополучного сеанса у Девьи она уже несколько дней пребывала в отличном настроении, что прежде было ей не свойственно. Герти больше играла в теннис, гуляла по холмам вокруг замка и даже начала общаться кое с кем из жен других сотрудников. Ее мужу казалось, что она адаптировалась к жизни в замке и обстоятельства, которые так тревожили ее сразу после приезда, – негуманность СС, заключенные в лагерных робах, слонявшиеся повсюду, будто ходячие трупы, страшные тени, подступавшие к их кровати, словно темные и опасные воды какого-то озера, беспрерывный визг пил – все это больше ее не волновало.
У самого же Макса дела шли не так хорошо. Его раздражало присутствие крокодила, угнетали придирки и давление фон Кнобельсдорфа. А кроме того, что он сделал с тем несчастным капо? Спасая свою шкуру, в мгновение ока обрек его на смерть. Макс действовал инстинктивно, не задумываясь о последствиях, но оправдывало ли это его средства самозащиты?
А еще был Михал. Макс видел перемены, происходившие с мальчиком. В начале месяца он заметил, что Михал очень подавлен, почти не разговаривает, отказывается играть в шахматы, отрешенно смотрит куда-то вдаль. Тогда Макс сделал небольшой бутерброд с сыром – мясо в столовой стало появляться все реже – и уже хотел примотать его к голове мальчика, но тот остановил его руку.
– Не надо? – спросил Макс. – А как же твой друг?
– Он умер, – тихо ответил Михал.
Но Макс все равно наложил ему повязку. Резко отказываться от этой хитрости было нельзя – иначе сразу стало бы понятно, что под повязкой не было раны.
Макс не мог спать. Работы в замке шли допоздна, а когда прекращались, стук и грохот продолжали звучать у него в голове, как будто в нем самом шла какая-то перестройка. Ближе к утру, пребывая в промежуточном состоянии между сном и бодрствованием, Макс воображал себе, что у него под черепом носятся маленькие человечки с пилами и молоточками, урезая ему мозг. Тогда он вздрагивал и приходил в себя, а потом сидел у себя комнате или стоял у окна, глядя на страшный лагерь и думая о том, что происходит там сейчас, хоть и прекрасно знал ответ. Макс никак не мог придумать, как им с Герти выбраться отсюда и не пострадать при этом.
Его состояние еще больше усугубилось после того, как Герти начала заглядывать к нему в лабораторию. На крокодила она взглянула скептически.
– Это ужасно, Макс. Зачем ты его здесь держишь? – спросила она.
– На этом настоял фон Кнобельсдорф. Я уже давно пытаюсь придумать, каким образом отослать эту рептилию обратно.
Герти окинула взглядом лабораторию:
– Знаешь, все это никуда не годится. Тебе нужно подобрать что-то более соответствующее твоему статусу.
– Моему статусу?
– Ты мой муж, Макс, и это делает тебя особенным. Мы должны запланировать для тебя большие дела.
Герти поцеловала мужа в губы и положила ладонь ему на щеку. Вдыхая ее чарующий аромат, Макс закрыл глаза. Было в ней что-то электризующее. Он ткнулся носом в ее руку, и рукав ее блузки скользнул вниз. Под ним обнаружились очень красивые наручные часы.
– Где ты это взяла? – поинтересовался Макс.
– Ах это? Они всегда у меня были.
– Раньше ты никогда их не надевала.
– Да. А сейчас откопала на дне шкатулки с украшениями и решила надеть. Красивые, правда?
Герти показала Максу свое запястье. У часиков был элегантный тонкий браслет и восьмиугольный платиновый корпус. «У каждого есть свои тайны», – подумал Макс. Он знал Герти с пятнадцати лет, и она никогда не упоминала об этой вещице. А часы действительно были замечательные, породистого серебристого оттенка, который не перепутаешь с блеском дешевого металла.
– Прелесть, – сказал Макс. – Это стиль «ар-деко»?
– Думаю, да, – беззаботно ответила Герти. – Приходи сегодня домой пораньше, у меня кое-что для тебя есть.
Она прижала его ладонь к своей груди. Дверь была не заперта, и Макс почувствовал смущение: он боялся, что их застукают.
– Ну же, давай, – сказала Герти, расстегивая пуговицу, – давай.
Она взяла его ладонь и засунула ее себе под блузку, призывая Макса к действию.
– Герти, – сказал он, – я…
– Внимание! Осмотр крокодила! – вдруг сказал кто-то.
Макс отдернул руку как ошпаренный.
За спиной у Герти стояло два эсэсовских манекена: коротко стриженные светлые волосы, идеальный нордический тип; оба из низших чинов. Макс поймал себя на том, что мысленно мерзко хихикает. Который из них получит следующий вызов от этих дерьмовых рыцарей Черного Солнца? Который из них кончит тем, что его отрубленная голова замрет на ветке дуба, глядя невидящими глазами в пустоту, пока эти психи во главе с фон Кнобельсдорфом будут ждать, когда она заговорит? Да и что она должна им сказать? «Дай мне уутылку уива»? Примерно так прозвучала бы просьба о пиве от чревовещателя.
До войны Макс видел, как один чревовещатель работал с манекеном Гитлера. Что он тогда сказал? «С такой рукой вам меня в ящик не затолкать». Чревовещатель поднял руку манекена в нацистском приветствии. Да, это было бы забавно. «А теперь вы. Только не теряйте головы». Ха-ха-ха-ха-ха! «Где теперь этот чревовещатель? Вряд ли в каком-нибудь хорошем месте», – подумал Макс. Может, они и манекена пристрелили на всякий случай? Фашисты не прошли бы мимо такого. Макс почувствовал, как откуда-то изнутри поднимается щекотная волна нездорового истерического хихиканья, и с трудом проглотил ее.
Он смеялся, когда речь шла о смерти, об убийствах, причем по самым нелепым поводам. Макс всегда находил жизнь забавной, пока не приехал в Вевельсбург, но этот его смешок был уже другим. Он звучал иначе, в нем чувствовалась раздражающая грубость; это было похоже на глупую ухмылку школьного подлизы при виде жестокой шалости. Это был гнусный, режущий ухо смешок, который напомнил Максу о Хауссмане. Смех этот очень не нравился Фоллеру, и он не хотел слышать его у себя в голове.
– Вы нас прервали. Надеюсь, оно того стоит, –
