Эзекиль Харбард, как уже отмечалось, все делал иначе, чем другие. Допрашиваемому обычно предлагают сигарету, но уж никак не сигару; тем более не угощают его виски и замечательными пирогами из корзинки для пикника, приобретенной в сети магазинов «Мейсис». Сигару Кроу не взял. Он всегда полагал, что сигары являются вульгарным проявлением эпохи капитализма и курят их исключительно те, кто сколотил состояние, торгуя сталью или строительными материалами, хлопком или газом. Кроу по-прежнему считал постыдным заниматься торговлей, а сигара, если рассматривать мир как дерьмо, перетянутое золотой подарочной ленточкой с бантиком, казалась ему символом всего этого. «Посасывать дерьмо и считать это триумфом. Как странно, – думал он раньше, – как странно».
– А знаете, – сказал Харбард, – некоторые медики считают, что это может быть вредно. Просто не верится, не правда ли? Но вам-то, Кроуфорд, беспокоиться не о чем, верно?
– Меня зовут Эндамон, – ответил Кроу.
Харбард едва не рассмешил Кроу, стараясь повернуться к нему наиболее эффектной, впечатляющей стороной. Это было так не по-европейски, не по-английски. Англичане считают: если у тебя есть талант, к этому следует относиться как к позорной тайне. Немец – или чех, что еще хуже, – умудрится увидеть в этом проклятье. Он будет рассматривать свою одаренность как разновидность распущенности, которую нужно скрывать и помалкивать о ней. В конце жизни он просто сожжет свои шедевры, убежденный, что это ничего не стоящий мусор.
Но американец Харбард, напротив, всячески рекламировал свои незаурядные способности, устраивая нечто вроде парада на Четвертое июля, где он был сам себе тамбурмажор, чирлидер и знаменосец в грохочущем, свистящем и марширующем оркестре всемогущего интеллекта. Харбард всячески выставлял собственный ум напоказ, культивируя при этом свой уникальный стиль – изящная шляпа «стетсон» мышино-коричневого цвета, лихо сдвинутая набок, пышная седая борода, яркие галстуки и трость с серебряным набалдашником.
Харбард был не только блестящим лингвистом и антропологом; помимо этого – в качестве хобби – он разработал эффективный карбюратор для бензиновых двигателей, который тут же был установлен на «Олдсмобиль». Он также изобрел новую головку бура, который используют в горной промышленности, – просто чтобы заработать немного денег на нужды своего института, – предложил сети бургер-закусочных идею производственной линии, а также внес вклад в развитие формальной символической логики, выдвинув так называемую гипотезу Харбарда. Он был автором четырех романов, двух симфоний и мюзикла, поставленного на Бродвее. На фондовом рынке Харбард заработал миллионы – которые, кстати говоря, до сих пор были при нем, потому что он крайне дальновидно продал все свои активы на пике рынка – 3 сентября 1929 года, и, когда через шесть недель грянул кризис, профессор все еще выбирал. Поговаривают, что многие знакомые Харбарда благодарят Бога за то, что он не умеет писать картины, иначе им пришлось бы его придушить – с сознанием того, что ни одно жюри присяжных не признало бы их виновными. Впрочем, придушить Харбарда было бы ох как непросто. В молодые годы он принимал участие в самом первом матче по американскому футболу между командами Йельского университета и университета Тафтса, а также был прекрасным борцом.
Кроу подумал, что самым удивительным в Харбарде, пожалуй, было то, что сам он преуменьшал свой интеллект. Из-за всей этой показухи он казался глупее, чем был на самом деле. Ему следовало бы это понимать. Харбард был настолько неглуп, насколько это вообще возможно. И вот теперь Кроу нужно было убедить этот горячий, ищущий ум в том, что он ошибается, – только и всего.
– Ну да. Ваше имя – Эндамон Кроу. Конечно, зовут вас именно так, как вы говорите, только вот я удивляюсь, почему вы выбрали такой необычный псевдоним. Держу пари, это связано с какими-то проблемами при выдаче паспорта.
Харбард был прав – как всегда. Имя это всплыло из списка погибших на Первой мировой войне – Деймон Кроу. Оно было похоже на его прежнее имя – и это ему понравилось, – но все же было совсем другим, что и требовалось профессору. Вооружившись датой и местом рождения настоящего Кроу, он получил свидетельство о рождении, в котором по каким-то причинам – возможно, в связи с его неразборчивым почерком – новое имя оказалось исковерканным, и в итоге получилось: «Эндамон Кроу». Но так он почувствовал себя даже более комфортно: во-первых, он не присваивал себе имени мертвого человека, а во-вторых – что было еще важнее с практической точки зрения, – новое удостоверение личности позволяло ему открыть счет в банке, стать официальным потребителем электроэнергии и получить водительские права.
Кроу ничего не сказал Харбарду, усилием воли заставляя себя сохранять хладнокровие.
А тот между тем продолжал:
– Но в любом случае что такое имена по своей сути? Маленькие якоря, которые мы бросаем в непрерывно движущиеся потоки нашей изменчивой личности, чтобы отметить какие-то точки в водовороте смысла, бесконечно меняющегося случайным образом. На самом деле имена – это наши надежды, вы не находите? Надежды, что сегодня я тот же, кем был вчера, что я – не вы, что все мы отличаемся вот от этого. – Он выразительно постучал рукой по столу. – И конечно, это чрезвычайно удобно, если вам необходимо послать кому-то письмо.
Харбард улыбнулся, обнажив неестественно белые зубы. Кроу превратился в каменное изваяние – бессловесное и отрешенное. Все внимание он сфокусировал на сухожилиях на шее собеседника. Да, именно так. Кроу ни о чем не думал, ничего не планировал – просто сосредоточенно смотрел в одну точку.
– Вам известно, – продолжал Харбард, – что человеческий организм полностью, до последней клеточки, обновляется каждые семь лет? По крайней мере, так принято считать. Таким образом, строго говоря, Харбард, которого вы знали по Йелю, на физическом уровне совсем не тот человек, который сейчас сидит перед вами.
Кроу снова ничего не сказал, продолжая его разглядывать. Мышцы под кожей. Из-за нижнего края бороды четко просматривается сонная артерия, близко подходящая к поверхности тела. Нет. Только не это. А Харбард ничего не замечал, увлекшись собственными рассуждениями.
– Я сегодняшний и я десять лет тому назад – это разные люди. В каком тогда смысле я тот же Эзекиль Харбрад, которого в свое время орущим погружали в купель при крещении? Бактерий в моем теле в двадцать раз больше, чем клеток организма. Эти бактерии – тоже я? Должно быть, ответ утвердительный, потому что без них я бы умер. Мы обособлены, Кроуфорд, но при этом мы – целый легион. Неудивительно, что вы сменили имя. С философской точки зрения сохранять его – признак духовного банкротства, несостоятельности.
Харбард выдохнул облако едкого дыма, режущего глаза, и это вывело Кроу из состояния задумчивости.
– Могу я теперь идти?
– Нет.
– Удерживать меня незаконно. И кто вы вообще такой?
– Не кокетничайте, мой милый друг.
