И это продолжается неделя за неделей.
Я знаю, что могла бы одним-единственным словом облегчить его муки, но вместо этого я только раз за разом затаиваю дыхание.
Да и что мы должны сказать друг другу, разве можно исправить все словами?
Но с каждым днем я оттаиваю все больше и больше.
Я ловлю себя на том, что напеваю, лежа в ванне, и даже смеюсь, вспомнив, как мы с Майклом упали как-то вечером с дуба, перепугав Джилла и Стейси. Мало-помалу я возвращаюсь в нормальный мир. Возвращаюсь к прошлой версии себя.
Иногда я пытаюсь мысленно увидеть Райкера, воскресить в памяти его запах, его прикосновения, но вижу перед собой только этот дом. И лишь когда я смотрю в зеркало на свой выступающий живот, понимаю, что скоро смогу видеть Райкера каждый день. И не в снах, а в моих объятиях. Этим даром я обязана Майклу. И, несмотря ни на что, я ему благодарна.
Вскоре я начинаю наряжаться в красивые платья, которые Бриджет кладет на кровать. Я заплетаю волосы, завязывая косу черной шелковой лентой. Сижу у окна, глядя сквозь занавески на проходящую под ним жизнь. А когда часы бьют полночь, спускаюсь на первый этаж, чтобы посидеть в гостиной перед пылающим в камине огнем. Теперь мне уже не страшно смотреть на него. Вот чего бы я не отдала за капельку волшебства! Настоящего или воображаемого.
Ночь за ночью я чувствую, как Майкл стоит в дверях за моей спиной, глядя на меня и ожидая доброго слова, простого жеста, но я никак не могу заставить себя что-то сказать или сделать.
Иногда я ловлю себя на том, что начинаю гадать – что бы случилось, если бы он поведал о своих чувствах раньше? Поцеловались бы мы под звездным небом до того, как на нас обрушился год благодати?
Но мы не можем вернуться к тому, что было. Теперь он глава совета и руководит аптекой, той самой, которая торгует снадобьями из тел девушек, убитых беззаконниками. Я должна помнить, что Майкла, которого я знала, больше нет. А есть мистер Уэлк.
Глава 88
Когда проходит месяц, достаточное время для того, чтобы девушка, вернувшаяся после года благодати, отошла от шока и пришла в себя, меня принимаются уговаривать выходить на улицу. И не только уговаривать, но и выпроваживать силой, запирая за мною дверь. От меня ждут, что я стану нормальной. Но важнее другое – я должна показать всем, что я часть нашего общества. Что занимаю в нем высокое положение. Теперь мне уже нельзя прятать свой живот, даже если бы этого и хотелось.
Странно опять ходить по городу. Мужчины при встрече со мной отводят глаза, и поначалу это обескураживает, но затем я понимаю, что это дает мне свободу. Женщины же смотрят мне в глаза без смущения. Эта перемена малозаметна, мужчинам не разглядеть ее никогда, но я все чувствую.
Женщинам разрешается собираться вместе только по церковным праздникам, но я жажду их общества. До года благодати я избегала рынка, как чумы, однако теперь я нарочно ищу повода сходить туда. Свое значение имеет каждый короткий разговор, каждый взгляд. Перчатка, снятая для того, чтобы показать отсутствие кончика пальца. Подбородок, повернутый, чтобы продемонстрировать отсутствие мочки уха. У всех нас есть раны, но у одних они видны, а у других нет. Это особый язык, и мне еще только предстоит им овладеть. Но я учусь.
Если не считать визитов в оранжерею, чаще всего я подхожу к лотку, торгующему медом. Должно быть, люди думают, что я либо ужасная сладкоежка, либо принимаю медовые ванны чаще, чем греческая богиня, но я хожу туда для того, чтобы повидать Герти. Всякий раз мы всего лишь обмениваемся самыми обычными любезностями, но удивительное дело, сколько нюансов можно вложить в простое «доброе утро». Я провожу ладонями по своему животу, чтобы показать ей, насколько он вырос, а она улыбается девушке, с которой работает. Девушка дарит ей ответную улыбку – разрумянившиеся щеки, блестящие глаза, – и я думаю, что Герти, возможно, нашла свое счастье. Нашла блаженство. Нечто лучшее, чем та литография.
Кирстен я видела всего несколько раз, в сопровождении служанок, как всегда, красивую, но, когда она смотрит на кого-либо и улыбается, кажется, будто она глядит в пустоту. Кирстен целиком погружена в свои грезы. Возможно, так оно и лучше. Для всех нас.
На рынке можно услышать сплетни – не от женщин, которые понимают, что дозволено, а что нет, а от мужчин. Вероятно, у них развязались языки из-за виски или же им нравится слушать разговоры о несчастье, постигшем их собрата – как бы то ни было, проходя мимо лотка, с которого продаются жареные каштаны, я узнаю, что в аптеке произошел небольшой пожар. Мне странно, что Майкл не рассказал об этом, но, с другой стороны, зачем бы он стал это делать? Ведь это дело мужчин. Однако мне не нравится, как они говорят о нем – как будто он, по их мнению, взялся за то, что ему не по плечу, но, если уж на то пошло, когда я думаю об аптеке и о потайных полках со снадобьями, то жажду, чтобы вся она сгорела дотла.
Каждый день в послеполуденные часы я прохожу мимо своего прежнего дома, надеясь увидеть матушку, и сегодня мое терпение наконец-то оказывается вознаграждено.
Мне отчаянно хочется, чтобы она в кои-то веки посмотрела на меня, но этого не происходит.
Я уже собираюсь идти обратно, но тут вижу: матушка держит в руке темно-розовую петунию. Этот цветок может означать неприязнь, но на старом языке – это настоятельный призыв, призыв о помощи. Твое присутствие необходимо.
Я знаю, что стоять посреди улицы опасно, но уверена – этот призыв адресован мне.
* * *Она идет на запад по дорожке, которая проходит через лес, и я следую за ней.
Я сто раз следила за моим отцом, глядя, как он тайком ходит в предместье, но мне никогда не приходило в голову следить за матушкой – я и представить себе не могла, что у нее тоже может быть тайная жизнь.
Когда она вдруг поворачивает на север, я ускоряю шаг. Конечно, нужно сохранять безопасную дистанцию, но, если я потеряю ее из виду, все пропало.
Дойдя до дерева, возле которого она повернула, я ищу ее глазами, но все тщетно. Я вспоминаю то, что она сказала
